Развитие взглядов к. Маркса и ф. Энгельса в 70—80-е годы.

После выхода первого тома «Капитала» К. Маркс больше ни разу не употреблял в своих произведениях термин «азиатский способ производства». Произошло ли это в силу отказа от самого понятия особой азиатской формации? И, если такой отказ имел место, чем он объясняется?

Из ответов, дававшихся учеными на эти вопросы, особенно известны два. Ренегат коммунизма реакционер К.-А. Витфогель признает и даже подчеркивает, что К. Маркс и Ф. Энгельс изменили взгляды на азиатское общество, отказались от понятия «азиатский способ производства» [425]. Витфогель объясняет это страхом К. Маркса и Ф. Энгельса перед конечными выводами, напрашивавшимися, по его словам, из гипотезы «азиатской» формации. Дело якобы в том, что азиатский способ производства, характеризующийся отсутствием частной собственности на средство производства — землю, служил на Востоке базой деспотизма, а это-де не может не натолкнуть на мысль о неизбежности деспотизма и при социалистическом строе. Правда, не говоря уже о бросающемся в глаза клеветническом, антикоммунистическом характере всего рассуждения, Витфогель не в состоянии привести ни одной цитаты, ни одного факта, которые подтвердили бы, что К. Маркс и Ф. Энгельс действительно заметили какие-то страшные для социализма выводы, вытекающие из гипотезы азиатского способа производства. Но отсутствие фактов Витфогеля не беспокоит, его построения преследуют в конечном счете не научную, а чисто политическую цель.

Есть по этому поводу и объяснения ученых-марксистов.

134

Одни из них категорически отрицают изменение взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса в начале 80-х годов и настаивают на том, что Маркс и Энгельс всегда были сторонниками гипотезы азиатского способа производства. Другие, напротив, утверждают, что К. Маркс и Ф. Энгельс никогда не придерживались этой гипотезы, следовательно, не меняли своих взглядов и в 80-е годы. Некоторые исследователи — начиная с Г. В. Плеханова — признают изменение гипотезы К. Маркса и Ф. Энгельса в 80-е годы. Часть последних фактически оставляет открытым вопрос, произошло ли это изменение по инициативе одного Энгельса или также Маркса; другая часть упрекает Энгельса в том, что он изменил якобы в этом пункте концепцию Маркса [см. 569, 67}; третья часть полагает, что К. Мар.кс и Ф. Энгельс вместе пришли к новой точке зрения [см. 724, 32].

Доводы тех авторов, которые отрицают изменение взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса в начале 80-х годов, неубедительны. Так, Ф. Тёкеи ссылается на третий том «Капитала», в котором он нашел отдельные высказывания в духе концепции азиатского способа производства, и делает вывод: «Поскольку эти высказывания содержатся в томе, над которым Маркс работал до самой смерти, совершенно невероятно, чтобы после чтения „Древнего общества" Моргана, его (Маркса.—В. Н.) взгляды относительно „азиатского способа производства" претерпели хотя бы малейшее изменение» (1038, 17). Однако третий том «Капитала», на который ссылается Тёкеи, хотя и вышел после смерти Маркса, в основном написан был вместе с первыми двумя томами еще до 1865 г.; в последующий период К. Маркс лишь подготовлял к печати второй том [см. 55, 7—9]. Рукопись третьего тома отражает, следовательно, взгляды Маркса не последних лет жизни, а в основном первой половины 60-х годов. Ответа на интересующий нас вопрос она дать не может.

Некоторые другие исследователи, идя к проблеме с совершенно противоположных друг другу исходных позиций, пришли тем не менее к сходным выводам, признавая тождество в работах К. Маркса и Ф. Энгельса азиатского строя с первобытнообщинным.

Б. Ф. Поршнев считал «азиатский способ производства» всего лишь синонимом слов «архаичный», «первобытнообщинный», «племенной», т. е. всех терминов, использовавшихся Марксом для обозначения доклассовой, доантагонистической эпохи истории (или доистории). Когда Морган открыл общину у американских индейцев, утверждал Поршнев, окончательно отпала причина для обозначения этого глобального института словом «азиатский» [см. 718, 60—61]. Однако содержание работ К. Маркса и Ф. Энгельса 1853—1859 гг.

135

свидетельствует, что Маркс и Энгельс в этот период представляли себе древний (а в какой-то мере и не только древний) Восток в виде особого, отличного от всех известных, антагонистического общества, т. е. «азиатский способ производства» был для них не просто термином, а понятием, которое в последующие годы было заменено ими другим. Вместе с тем мы полагаем, что мнение Б. Ф. Поршнева имеет серьезные основания в том смысле, что, конечно, объективно строй, описывавшийся К. Марксом и Ф. Энгельсом как азиатский, в конечном счете оказался первобытнообщинным. Но это не был тот первобытнообщинный строй, каким его К. Маркс и Ф. Энгельс определили впоследствии и какой мы имеем в виду сейчас. Гипотетический строй, основанный на азиатском способе производства, представлял собой первобытнообщинный строй плюс эксплуататорское государство.

Точка зрения Б. Ф. Поршнева неправомерно снимает, таким образом, проблему поисков К. Марксом и Ф. Энгельсом окончательного решения, проблему развития взглядов основоположников марксизма по данному вопросу. Ближе к истине в данном пункте, по-видимому, точка зрения, согласно которой к началу 80-х годов XIX в. Маркс и Энгельс преодолели представление о классовом характере общества с азиатским способом производства, что было обусловлено бурным развитием исторических знаний. Прав Ю. В. Качановский, утверждая, что с определенного момента К. Маркс стал располагать в начале общественно-исторического процесса не восточное общество, а общество, исследованное Л. Морганом [583, 206]. Это соответствует и нашей точке зрения ¹².

Признавая справедливость этого положения, некоторые из сторонников «личностной» теории, однако, в то же время не только отказываются признать факт исчезновения к началу 80-х годов из работ К. Маркса и Ф. Энгельса самого термина «азиатский способ производства», но и горячо возражают тем, кто пишет об отказе К. Маркса и Ф. Энгельса в указанное время от концепции азиатского способа производства. Они адресуют несогласным с ними серию вопросов, подчиненных в основном желанию угадать, что думал К. Маркс в последние годы жизни о вещах, не отраженных прямо в дошедших до нас его высказываниях и черновиках. При этом ясная и законченная работа Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» в данном случае исключается из анализа, в результате чего ход развития мыслей К. Маркса и Ф. Энгельса о смене общественных формаций прослеживается не до конца.

Итак, необходимо проверить вопрос по первоисточникам.

Знакомство с работами К. Маркса и Ф. Энгельса позволило нам установить, что 1853—1867 годы составляют опре-

136

деленный период в развитии их взглядов на восточное общество — когда оба придерживались гипотезы азиатского способа производства. Самый термин, как мы видели, относится к 1859 г. При этом наиболее законченная картина обособленного восточного общества представлена в работах 1853 г., когда К. Маркс и Ф. Энгельс только заимствовали ее из востоковедения своего времени. В их последующих произведениях атрибуты особого азиатского общества отпадают по частям, но основа, по-видимому, остается.

Преодоление основоположниками марксизма взглядов, диктовавшихся уровнем науки первой половины XIX в., продолжалось во второй период развития их взглядов на историю стран Востока. Этот этап открывается примерно в 1868 г., когда К. Маркс приступает к глубокому изучению уже ранее известных ему трудов Г. Л. Маурера, и заканчивается в 1884 г. книгой Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

В 70-е годы XIX в. поиски К. Маркса и Ф. Энгельса в области докапиталистических общественных форм развертывались на фоне нового подъема революционного движения в России. После поражения Парижской Коммуны и прекращения деятельности I Интернационала Маркс и Энгельс уделяют много внимания революционной России. К. Маркс конспектирует книгу М. А. Бакунина «Государственность и анархия» (1874—1875), Ф. Энгельс полемизирует с П. Н. Ткачевым (1875). Оценка основоположниками марксизма общины существенно меняется: в 50-е годы они подчеркивали ее реакционную роль, в 70-е же годы, изучая опыт русского революционного движения, работы Н. Г. Чернышевского и других русских авторов, К. Маркс и Ф. Энгельс — первыми строго на почве науки — приходят к выводу о возможности использования общины для перехода отсталых стран к социализму, минуя развитое капиталистическое общество.

Ф. Энгельс, повторяя, что «общинная собственность на землю представляет собой такой институт, который мы находим на низкой ступени развития у всех индоевропейских народов от Индии до Ирландии и даже у развивающихся под индийским влиянием малайцев, например на Яве» [60, 543— 544], возражал против идеализации народниками общины. «Тем не менее, — указывал он, — бесспорно существует возможность перевести эту общественную форму в высшую, если только она сохранится до тех пор, пока созреют условия для этого, и если она окажется способной к развитию в том смысле, что крестьяне станут обрабатывать землю уже не раздельно, а совместно, причем этот переход к высшей форме должен будет осуществиться без того, чтобы русские крестьяне прошли через промежуточную ступень буржуазной пар-

137

целльной собственности. Но это может произойти лишь в том случае, если в Западной Европе, еще до окончательного распада этой общинной собственности, совершится победоносная пролетарская революция, которая предоставит русскому крестьянину необходимые условия для такого перехода,— в частности, материальные средства, которые потребуются ему, чтобы произвести необходимо связанный с этим переворот во всей его системе земледелия» [60, 545—546].

К. Маркс, очень высоко оценивавший Н. Г. Чернышевского, в письме в редакцию «Отечественных записок» отмечал: «Этот ученый в своих замечательных статьях исследовал вопрос — должна ли Россия, как того хотят ее либеральные экономисты, начать с разрушения сельской общины, чтобы перейти к капиталистическому строю, или же, наоборот, она может, не испытав мук этого строя, завладеть всеми его плодами, развивая свои собственные исторические данные. Он высказывается в смысле этого последнего решения» [25,119].

Идея некапиталистического развития России с использованием общины — разумеется, при условии социалистической революции в Западной Европе — содержалась в письмах К. Маркса редакции «Отечественных записок» (письмо осталось неотправленным) и В. И. Засулич [24, 251}, письме Φ. Энгельса M. К. Горбуновой [43], предисловии К. Маркса и Ф. Энгельса ко второму русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии» [41]. Мечта русских мыслителей о некапиталистическом пути, еще у Н. Г. Чернышевского остававшаяся утопией, превратилась в строгий научный вывод, когда К. Маркс и Ф. Энгельс связали ее с идеей пролетарской революции на Западе.

По нашему мнению, именно в изучении К. Марксом и Ф. Энгельсом в 70-е годы русских материалов следует искать отправной момент, подготовивший изменение взгляда основоположников марксизма-ленинизма на историческое развитие стран Востока.. Речь идет об исследовании ими вопросов, связанных с сельской общиной. Действительно, в русских общинах периодические переделы земли — этот важный пережиток коллективной собственности — были несравненно более распространены, чем в индийских. Россия, как и страны Востока, имела деспотическое правительство. С другой же стороны, Россия 70-х годов XIX в. была страной несомненно европейской, с наличием буржуазных и добуржуазных форм частной собственности на землю, страной, начавшей уже развиваться по общеевропейскому—капиталистическому образцу.

Русские народники, игнорируя одну сторону — рост капитализма, абсолютизировали и идеализировали другую — общинное устройство. Повторяя идеи об особой роли общины, заимствованные частично от Герцена, Бакунина, Чернышев

138

ского, частично же непосредственно от славянофилов, народнические авторы, по существу, воспроизводили на русской почве старые выводы об общине и надклассовом государстве, когда-то делавшиеся западноевропейскими мыслителями на материале восточных стран. Критикуя одну из таких концепций общественного строя России — П. Н. Ткачева,— Ф. Энгельс показал, что нельзя говорить о царском режиме как о «висящем в воздухе», нельзя писать, что социальный строй России не связан с государством, утверждать, что русские общественные формы обязаны своим существованием государству (см. 60, 538). В вопросах надклассовости государства и создания государственной властью общественных форм, не вытекающих из «определенных экономических интересов», народническая концепция совпадала с взглядами буржуазных либералов-западников (Б. Н. Чичерина), хотя последние пренебрежительно относились к общине как якобы искусственному порождению политики правительства ¹³.

Ф. Энгельс показал, что государство в России представляет реальные экономические интересы дворян-землевладельцев и возникающей буржуазии, что «не русское государство, а скорее сам г-н Ткачев висит в воздухе» [60, 540} Говоря в той же статье об «азиатском деспотизме» в России, Энгельс, таким образом, безусловно не вкладывал в это выражение смысл, который отвечал бы понятию особой азиатской формации. В «Анти-Дюринге» Ф. Энгельс, как известно, подверг уничтожающей критике «теорию насилия», отвергавшую определяющую роль экономического фактора в период возникновения классов и государства. Его критика, как нетрудно видеть, выбивала почву и из-под теории особого строя, при котором государство непосредственно — без экономически оформившихся эксплуататорских классов — угнетало бы общины.

Выше мы отмечали, что после работ А. Гакстгаузена, а еще более Г. Маурера стало очевидным: так называемые черты азиатского способа производства свойственны не только Азии; община, в частности, является особенностью и России. Для теоретической ясности надо было либо причислить. Россию к особой азиатской формации (что впоследствии сделал Г. В. Плеханов), либо заключить, что общинный стройсам по себе не создает особой классово антагонистической формации (такой вывод следует из работ К. Маркса и Ф. Энгельса 70-х годов). В последнем случае из основных признаков азиатского способа производства, гипотетически намечавшихся в 1853 г.,—отсутствие частной собственности на землю, ирригация, деспотия, общины, как основа деспотии — остается один: представление об отсутствии на традиционном «Востоке» частной земельной собственности.

139

Изменились ли — и если да, то в какой момент — в этом главном, решающем пункте взгляды К. Маркса и Ф. Энгельса на восточное общество? В их печатных работах 70-х годов мы не находим указаний на этот счет. Правда, тезис о возможности перехода экономически отсталых стран к социализму, минуя капитализм, выработанный на материале России, Ф. Энгельс впоследствии (1882 г.) распространил на страны Востока (44, 298}. Однако некоторые места в печатных работах и рукописях К. Маркса и Ф. Энгельса, относящихся к периоду до 1881—1882 гг., заставляют думать, что основоположники марксизма не считали еще в этот период опровергнутым воспринятое ими из научной литературы о Востоке в 1853 г. положение об отсутствии в ряде стран Востока частной земельной собственности. В «Анти-Дюринге» Ф. Энгельса (1877—1878) снова читаем: «На всем Востоке, где земельным собственником является община или государство, в языке отсутствует даже само слово „помещик". Только турки впервые ввели на Востоке в завоеванных ими странах нечто вроде помещичьего феодализма» [42, 181}. И далее: «Древние общины там, где они продолжали существовать, составляли в течение тысячелетий основу самой грубой государственной формы, восточного деспотизма, от Индии до России. Только там, где они разложились, народы двинулись собственными силами вперед по пути развития, и их ближайший экономический прогресс состоял в увеличении и дальнейшем развитии производства посредством рабского труда» (42, 186] ¹⁴.

В приведенной цитате (из 2 отдела «Анти-Дюринга») соединение «древней общины» с «восточным деспотизмом» не должно восприниматься как представление об особой общественной формации. Это видно хотя бы из того, что в качестве одного из примеров такого соединения называется Россия, хотя Ф. Энгельс отлично знал, что там господствует частнопомещичий, т. е. феодальный строй (см. описанную выше его критику взглядов Ткачева).

Еще более разъясняется данный вопрос в 3 отделе «Анти-Дюринга», где автор, говоря о возникновении государства, выводит его не из общинного строя и необходимости искусственного орошения, а из развития частной собственности и классовых противоречий: «Существовавшему и существующему до сих пор обществу, которое движется в классовых противоположностях, было необходимо государство, т. е. организация эксплуататорского класса в определяемых данным способом производства условиях подавления (рабство, крепостничество или феодальная зависимость, наемный труд)» 42, 291). Поэтому государство «в древности... было государством рабовладельцев — граждан государства, в средние ве-

140

ка — феодального дворянства, в наше время — буржуазии» (42, 292]. Ни в перечислении основных способов производства, свойственных классовому обществу, ни в перечне основных классовых типов государства нет, таким образом, азиатского способа производства или восточной деспотии. Одно из двух: либо Ф. Энгельс в данном случае считает азиатский способ производства основой общества, существовавшего до классов и государства (т. е. азиатский способ производства= первобытнообщинный строй), либо вообще отказывается от понятия «азиатский способ производства» (мы склонны ко второму предположению).

В обоих случаях, гипотетическая формация, представляющая сочетание первобытной общинной собственности с государством, исчезает. Отметим, что указанное место «Анти-Дюринга» чрезвычайно близко тому представлению о конкретных исторических формациях, которое потом встретим в «Происхождении семьи, частной собственности и государства» и в ленинской лекции «О государстве».

Известно, что «Анти-Дюринг» писался Ф. Энгельсом в тесном сотрудничестве с К. Марксом. По-видимому, и цитированные места отражают более или менее общую точку зрения Маркса и Энгельса. Хронологически непосредственно следующий за «Анти-Дюрингом» конспект книги Μ. Μ. Ковалевского «Общинное землевладение, причины, ход и последствия его разложения», составленный К. Марксом, знакомит нас со взглядами Маркса.

Правда, как почти всегда, когда мы имеем дело с рукописью, не предназначавшейся для печати, многие важные вопросы не раскрыты, так как автор считал их для себя само собой разумеющимися, некоторые мысли выражены лишь бегло и допускают разные толкования. Поскольку речь идет о конспекте, не всегда с достаточной уверенностью можно отделить выводы автора конспекта от выводов автора конспектируемого труда. При всех оговорках конспект К. Маркса все же позволяет сделать определенное заключение о его собственных взглядах по данному вопросу.

Выше, характеризуя книгу Μ. Μ. Ковалевского, мы отмечали ее воинствующую направленность против теорий исключительного господства в странах Востока государственной собственности на землю. Поэтому сразу же бросается в глаза, что Маркс в конспекте не приводит ни единого возражения против этой направленности книги. Он снова составляет по сноскам Ковалевского список писавших по этому вопросу авторов (начиная с давно и хорошо ему знакомого Бернье), словно собираясь еще раз перечитать их для продолжения работы над данной темой [19, 13}. Создается впечатление, что К. Маркс приветствует фразы М. М. Ковалевского, отри-

141

цающие единоличную собственность монарха (так, Марксу, как и Ковалевскому, как будто импонирует Анкетиль Дюперрон — «первый понявший, что в Индии Великий Могол не был единственным собственником земли» [19, 131}). Но Маркс не склонен соглашаться с автором там, где подозревает его в преувеличении частной собственности за счет общинной. Английские ..остолопы'¹,—пишет Маркс,—постепенно сообразили, что общинная собственность является не особенностью той или другой местности, а господствующим типом поземельных отношений, редким исключением из которого является лишь установленная мусульманским правительством „частная собственность" того или другого чиновника» {19, 18}. Вместе с тем Маркс много раз повторяет за Ковалевским, что частная земельная собственность существовала в Индии и до мусульманских властителей, и при них (18, 4, 15, 16; 19, 13].

Каким же виделся общественно-экономический строй доколониальной Индии в это время К. Марксу? Μ. Μ. Ковалевский, как уже отмечалось, вслед за Г. С. Мэном писал о незавершенном процессе феодализации. В конспекте Маркса это положение по существу принимается, но автор конспекта отмечает, что Ковалевскому феодализация кажется чересчур широкой и слишком повторяющей известные западноевропейские образцы. Слово «феодализация» в конспекте поэтому иногда ставится под сомнение. Впрочем, перейдя к главе о Ближнем Востоке и споря с Ковалевским на этот раз о степени развития феодализма у турок, Маркс вспоминает о «феодализации» Индии уже в утвердительном смысле: «Турецкое господство отнюдь не повело к феодализации, аналогичной индостанской (в период упадка хозяйничанья Великих Моголов...)» [20, 8].

Конспект книги Μ. Μ. Ковалевского при внимательном чтении позволяет, как нам представляется, сделать следующие выводы: К. Маркс, в отличие от 50-х годов, признает в это время существование на Востоке (в Индии) с древнейших времен частной земельной собственности наряду с коллективной, общинной. Он видит — и это, опять-таки новый момент — в средневековой Индии процесс феодализации, который, подобно автору конспектируемой монографии, считает незавершенным. Должны ли мы считать, что незавершенный феодализм — не феодализм? Это зависит от того, говорится ли о первоначальном процессе феодализации в рамках какой-то иной, предшествующей формации или переворот в надстройке в пользу феодализма уже произошел. Но К. Маркс не сделал на полях пометок, которые позволили бы узнать его мнение на этот счет.

Что касается незавершенности процесса феодализации »

142

наличия в Индии более примитивных укладов, то в некоторых местах конспекта эти уклады, выдаваемые сторонниками концепции азиатского способа производства безусловно за «азиатские», с равным правом могли бы быть поняты как рабовладельческие. К. Маркс, например, отмечает наличие откупной системы и отсутствие «поэтизации земли» в Индии — и в древнем Риме (19, 12]. Мы, однако, не станем делать отсюда поспешного вывода о признании Марксом рабовладельческих пережитков в Индии, а ограничимся тем, что констатируем: К. Маркс говорит здесь не об обществе, основанном на азиатском способе производства, а о докапиталистических отношениях вообще, без детализации.

Главное же, что К. Маркс не делает на всем этом акцента, его по-прежнему интересует не конструирование той или иной оригинальной формационной «модели», а изучение тех общинных пережитков, которые позволяют доказать существование в древнейшие времена доклассового общества, опровергнуть буржуазный миф об извечности частной собственности и эксплуатации, теоретически подкрепить учение о строительстве социализма и коммунизма на современной осяове.

Мы не решились бы сделать вывод, что К. Маркс стоит на позициях азиатского способа производства, и из его конспекта книги английского юриста Д. Фира (вышедшей в 1880 г.). Замечание же: «Этот осел Фи ρ называет организацию сельской общины феодальной» (14, 75]— вопреки пристрастному чтению сторонников концепции азиатского способа производства, возможно, указывает просто, что К. Маркс рассматривал индийскую общину как пережиток первобытнообщинного, не феодального строя. Речь идет ведь не о формации в целом — только об общине. К. Маркса и в данном случае занимала первобытная община, доклассовое общество.

Взгляды К. Маркса 1879—1881 гг. чрезвычайно важны для нас, так как существенное изменение его представлений об общественном строе ' стран Востока (если оно имело место) могло произойти только где-то в этот период. Поэтому наши выводы, сделанные на основе конспекта книги Μ. Μ. Ковалевского, полезно проверить, сравнив их с выводами Л. С. Гамаюнова, посвятившего специальное исследование этой работе К. Маркса.

Наш вывод, как видел читателе, вкратце сводится к тому, что конспект 1879—1880 гг. не дает оснований говорить об отказе К. Маркса в этот период от гипотезы особого азиатского общества, но свидетельствует о дальнейшем движении его в этом направлении. Познакомимся с тем, как решает ту же проблему Л. С. Гамаюнов.

Один общий вывод его статьи гласит, что «концепция

143

восточного феодализма, существующая в современной исторической науке, вполне автономна». Автору «представляется ее связь с марксовым наследством чисто внешней, проявляющейся в использовании высказываний К. Маркса, цитат из его произведений и эпистолярного наследства. Один и тот же материал служит для конструирования и теории восточного феодализма, и теории азиатского способа производства» (510, 571.

С этим положением Л. С. Гамаюнова, открывающим статью, мы согласны. На наш взгляд, теория восточного феодализма, сложившаяся в 30-е годы в работах И. М. Рейснера и других историков, явилась гибридом феодальной и «азиатской» концепции. Ее создатели, несомненно под впечатлением завершивших  дискуссии  20—30-х  годов,  выступлений Е. С. Иолка и других, исходили из того, что К. Маркс никогда не выдвигал никакой гипотезы азиатского способа производства. Встав все же перед необходимостью как-то трактовать статьи К. Маркса об особом восточном обществе, прежде всего — по Индии, И. М. Рейснер и другие отнесли эти статьи к указаниям на специфику «восточного феодализма» ¹⁵. Ряд мест в разбираемом Л. С. Гамаюновым конспекте К. Маркса убедительно опровергают концепцию «индийского—или еще шире: восточного—феодализма» [510, 65). Вполне солидарные в данном пункте с автором статьи, не будем останавливаться на этом.

Второй основной вывод — в конце статьи Л. С. Гамаюнова—гласит: «К. Маркс рассматривал во всяком случае Индию до колониального периода как страну не феодальную. Это старое азиатское общество, основанное на местных общинах, натуральном хозяйстве — связи земледелия и ремесла, без частной собственности на землю» [510, 67]. Как доказывается Л. С. Гамаюновым это важнейшее положение? Он приводит и комментирует из конспекта К. Маркса все, что противоречит концепции «восточного феодализма». Но отсутствие особого «восточного феодализма» не равносильно отсутствию феодализма вообще. Автор статьи приводит фразы, показывающие, что К. Маркс возражал против прямого отождествления М. М. Ковалевским социальных условий Индии с классической романо-германской разновидностью феодализма. Но отсутствие точной копии романо-германского феодализма также не означает отсутствия феодализма вообще. Л. С. Гамаюновым приводится критика К. Марксом взгляда М. М. Ковалевского на феодализм как на систему определенных юридических институтов, но такая критика, разумеется, также не равносильна опровержению существования самого феодализма. Л. С. Гамаюнов доказывает, что К. Маркс считал процесс феодализации в Индии незавершен-

144

ным. Но если законченного феодализма нет, и это ведь не значит, что нет феодализма вообще ¹⁶. Наконец, будь даже доказано, что К. Маркс, споря с М. М. Ковалевским, исходил из убеждения в отсутствии феодализма в Индии, надо было бы еще доказать, что отсутствие феодализма Маркс в данном случае понимал как господство азиатского способа производства.

Сравним некоторые фразы обобщающего характера в разбираемой статье Л. С. Гамаюнова. В левом столбце—выводы автора в пользу существования в докапиталистической Индии феодальных отношений, в правом — его противоположные выводы (курсив везде наш.—В. Н.):

Нам кажется, противоречия в изложении Л. С. Гамаюнова очевидны. Чтобы понять их происхождение, отметим, что все цитаты из левого столбца относятся к разбору собственно конспекта книги Ковалевского, а все цитаты правого столбца—экскурсы к работам К. Маркса 1853 г.

Иными словами, все без исключения выводы статьи Л. С. Гамаюнова в пользу существования в Индии феодальных отношений основываются на тексте исследуемого автором конспекта К. Маркса 1879—1880 гг., выводы же в пользу гипотезы азиатского способа производства—исключительно на работах К. Маркса 1853 г. Можно пожалеть, что автор статьи отошел в данном случае от хронологической последовательности в рассмотрении работ К. Маркса и, еще более, что он закончил статью выводом, основывающимся только на ранних работах (которым статья не посвящена). Независимо от этого, сами подмеченные нами противоречия в статье Л. С. Гамаюнова наглядно показывают направление поступательного движения идей К. Маркса по данному вопросу.

В том же направлении параллельно развивались взгляды Ф. Энгельса, задумавшего в 70-е годы большую работу (оставшуюся ненаписанной) «Три основные формы порабощения». Как видно из самого названия, к идее трех последовательно сменявшихся в истории форм эксплуатации человека человеком—рабства, крепостничества, капиталистического наемного рабства,— впервые высказанной еще Сен-Симоном и проводившейся основоположниками марксизма в «Манифесте Коммунистической партии», «Капитале» и других трудах, не добавлялось никакой четвертой, особой азиатской формы эксплуатации. Изучая раннее европейское средневековье, Энгельс вновь штудирует в числе других исторических исследований труды Маурера. Аспекты, интересующие Ф. Энгельса,— роль соседской общины и изменения земельной собственности в период генезиса феодализма.

Через работы Ф. Энгельса о раннем средневековье красной нитью проходит мысль об определяющей роли материального, вещного, непосредственно экономического начала в становлении феодализма. Ту же мысль Ф. Энгельс высказал в переписке с К. Марксом по поводу крепостничества. «Несомненно,— писал он 22 декабря 1882 г.,—крепостное право и зависимость не являются какой-либо специфически средневековофеодальной формой, мы находим их всюду или почти всюду, где завоеватель заставляет коренных жителей обрабатывать для него землю,— в Фессалии, например, это имело место очень рано. Факт этот даже сбил меня и кое-кого другого с толку в вопросе о средневековом крепостничестве; слишком легко склонялись к объяснению его простым завоеванием, это так легко и просто решало дело. Смотри, между прочим, Тьерри. И положение христиан в Турции в период расцвета старотурецкого полуфеодализма имело некоторые черты сходства с этим» [53, 112—ИЗ].

На первый взгляд цитата Энгельса стирает различие между рабовладельческим и феодальным обществами: крепост-

146

ничество оказывается характерным как для первого, так и для второго. Именно в таком смысле ее толкуют сторонники гипотезы феодальных отношений в древнем мире. Но давайте рассмотрим приведенный отрывок повнимательнее. Прежде всего отметим, что неделей раньше К. Маркс и Ф. Энгельс обменялись письмами, в которых речь шла о «втором издании» крепостного права в восточной части Европы в конце средних веков. Уже из самой постановки проблемы следует, что К. Маркс и Ф. Энгельс не считали в это время крепостничество обязательным для всех этапов феодальной формации. Вернемся теперь к цитированному письму от 22 декабря.

Крепостное право и зависимость «не являются какой-либо специфически средневеково-феодальной формой», утверждает Ф. Энгельс, так как они встречаются и в Фессалии, т. е. в рабовладельческой Греции. Разве из этого рассуждения не следует буквально, что Энгельс считает крепостничество в древнем мире не «феодальной формой»?

Крепостное право и крепостную зависимость вне рамок средневековья мы находим, продолжает Энгельс, «всюду или почти всюду», где завоеватель заставляет покоренный народ работать на себя,— и приводит в пример Грецию (древний мир). И было бы неверно, разъясняет он, упрощенно объяснять, как это делал Тьерри, только завоеванием возникновение «средневекового крепостничества» (читай: феодальных отношений). Последние возникают в результате непосредственного воздействия экономических факторов, отношения же в древнем мире (тоже «крепостничество») — иного порядка: они возникают из простого завоевания одних народов другими. Такова совершенно ясная мысль Энгельса.

Турция, общественный строй которой К. Маркс и Ф. Энгельс вполне обоснованно считали феодальным и даже противопоставляли его в этом отношении строю других восточных стран [см. 42, 181], представляла собою империю, построенную на систематическом ограблении завоеванных турками многочисленных народов. Подобная структура типична скорее для социальных отношений до начала нашей эры. На этом, несомненно, основании Энгельс назвал турецкое раннеклассовое общество периода его расцвета «полуфеодализмом», отделив его от классических феодальных обществ.

В приведенных примерах Ф. Энгельс видит, следовательно, не тождество древних обществ со средневековыми, а различие, подчеркивает, что для древности характерно грубое насилие, завоевание, в становлении же феодального общества более непосредственную роль играет экономический фактор.

Правда, в рукописи Ф. Энгельса «Франкский период» (1881—1882) мы еще встречаемся с мыслью, согласно которой (речь идет об азиатских арийцах и русских) там, где го-

10*           

147

сударство возникало в эпоху, когда «еще не образовалась частная собственность на землю»,— там государственная власть появляется в форме деспотизма» [59, 497]. Это попрежнему точка зрения, которую мы видели в «Анти-Дюринге» (утверждающая возможность существования общества без частной собственности на землю, но с государственной властью).

Историографическим периодом, когда К. Маркс, а за ним Ф. Энгельс сделали решающий шаг, давший возможность прийти к окончательному выводу о конкретной смене общественных формаций, были 1881—1884 годы (т. е. время накануне смерти К. Маркса и непосредственно после нее). Наука располагает основными источниками, дающими возможность детально проследить развитие взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса по интересующему нас вопросу.

Новым научным достижением, в корне изменившим представления о первобытном обществе и позволившим К. Марксу и Ф. Энгельсу по-новому подойти к проблеме докапиталистических формаций, стало открытие Л. Г. Морганом родового строя. Монография последнего, вышедшая за два года до книги Ковалевского, была малоизвестна в Европе; Μ. Μ. Ковалевский приобрел ее во время поездки в США, но не успел по-настоящему использовать в своей книге (включив ее только в одну из сносок). Спустя некоторое время Ковалевский одолжил книгу Моргана Марксу, который составил (примерно в 1880—1881 гг.) ее подробный конспект.

Наброски ответа К. Маркса на письмо В. И. Засулич (март 1881 г.) служат уже свидетельством влияния Моргана на взгляды Маркса о докапиталистических формациях. Во-первых, К. Маркс прямо упоминает в этих набросках об открытии Л. Г. Моргана [22, 402]. Во-вторых, в них Маркс, впервые после своих работ периода до 1853 г., формулирует тезис о первобытнообщинном строе, непосредственно предшествовавшем античному, и даже подбирает для него специальное название—«архаическая формация» (явно ради того, чтобы избежать путаницы с обществом азиатского способа производства, занимавшим соответствующее место в марксовой периодизации всемирной истории 1859 г.). Итак, полный, доведенный до конца, отказ от гипотезы отдельной азиатской формации и от самого термина. Но, может быть, обществу азиатского способа производства в 1881 г. было оставлено какое-нибудь, хотя бы подчиненное место в новой периодизации?

К. Маркс упоминает в своих набросках общину в Индии, но называет ее архаической, т. е. первобытной, и пишет, что она встречается «всегда в качестве последнего этапа, или последнего периода архаической формации» [22, 403]. Значит ли это, что К. Маркс просто превратил бывшую особую форма-

148

цию в «последний этап» первобытнообщинного строя, не изменив ни в чем своих представлений об ее сущности? Чтобы подойти к ответу на данный вопрос, отметим еще одну принципиальную особенность взглядов Маркса на первобытное общество, сложившихся после чтения книги Моргана.

В набросках ответа В. И. Засулич ни разу не упомянуто (в этом их третья особенность) государство, которое до тех лор всегда фигурировало в высказываниях основоположников марксизма, едва речь заходила о системе сельских общин («Анти-Дюринг», конспект книги Ковалевского). И это совершенно закономерно. Концепция Л. Г. Моргана, принятая К. Марксом, состоит в том, что рабовладельческое (античное) общество возникает в результате действия экономических факторов непосредственно из общества, лишенного собственности, классов и государства. Никакого переходного периода к классовому обществу, когда государство уже существовало бы при отсутствии частной собственности на средства производства и классов, Л. Г. Морган не обнаружил. К. Маркс, как показывает его конспект, согласился с Морганом.

Но это значит, что азиатский строй, основанный на особом — не рабовладельческом, не первобытнообщинном, не каком-либо еще достоверно известном способе производства, не мог стать для Маркса частью первобытнообщинной формации, поскольку та характеризовалась отсутствием как частной собственности и классов, так и государства. Следовательно, Маркс не мог превратить, как иногда думают, бывшую азиатскую формацию в часть первобытнообщинной— он вообще снял гипотезу азиатского способа производства. Тем менее, конечно, труды К. Маркса дают право говорить, как это делал Г. В. Плеханов [см. 243, 216—217], будто он стал после 1880—1881 гг. рассматривать азиатский строй в качестве параллельного античному.

В одной тетради с конспектами монографии Л. Г. Моргаяа и упоминавшимся выше конспектом книги Д. Фира содержатся выписки К. Маркса из книги Г. С. Мэна, которые исследованы С. 3. Левиовой и И. М. Синельниковой и проливают некоторый дополнительный свет на взгляды К. Маркса и на его отношение к концепции Моргана. Маркс противопоставляет рассуждениям Мэна об изначальности семьи концепцию рода, предшествующего семье. Особое внимание Маркс уделяет развитию частной собственности, в связи с которым •«отдельная семья одерживает перевес над родом» [623, 564]. Маркс подчеркивает, что интересы отдельной личности, общественных групп и классов обусловлены экономическими факторами. Появление государства связано с разложением и гибелью первобытнообщинного строя, характер государства

149

определяется закономерностями социального развития [623, 566]. Из этого следует, что государство при первобытнообщинном строе в принципе существовать не может, т. е. отвергается основа представлений об особом азиатском строе, Маркс смеется теперь над устаревшей басней английских авторов о деспотическом государстве в первобытном обществе, над этой «главной и излюбленной доктриной твердолобого Джона Булля, упивающегося первобытным „деспотизмом"»629, 566—567].

Так окончательно были преодолены Марксом двухвековые заблуждения относительно общественно-экономического строя стран Востока. Вскоре к тем же выводам пришел и Энгельс.

Судя по замечаниям в его письмах К. Каутскому и К. Марксу [см. 45, 97; 51, 103], последний, по-видимому, неоднократно беседовал с Энгельсом о книге Л. Г. Моргана и даже побуждал написать работу на ее основе. Возможно также, что Маркс, «судя по очень подробным выпискам из этой книги, сам хотел познакомить с ней немцев» [45, 97]. Смерть помешала ему осуществить это намерение.

Большой интерес представляет характеристика Ф. Энгельсом работы Л. Г. Моргана, которую он дает в письме К. Каутскому от 16 февраля 1884 г., т. е. после разбора архива К. Маркса и ознакомления с упоминавшимся конспектом этой книги. В данном случае Энгельс основывался, несомненно, на конспекте Маркса и на его прежней устной оценке, так как сам автор письма к этому времени еще не читал указанной книги (во всяком случае—основательно).

Ф. Энгельс указывает, что труд Л. Г. Моргана имеет «решающее значение» для понимания первобытного общества, «такое же решающее, как Дарвин в биологии». «Морган в границах своего предмета,— пишет он,— самостоятельно вновь открыл марксово материалистическое понимание истории и приходит к непосредственно коммунистическим выводам в отношении современного общества. Впервые римский и греческий gens получил полное объяснение на примере родовой организации дикарей, в особенности американских индейцев; таким образом, найдена прочная база для первобытной истории» [45, 97].

Особенно интересно следующее место цитируемого письма, где Ф. Энгельс пишет о первобытнообщинном строе буквально в тех же выражениях, в каких когда-то, в 50-е годы, К. Маркс и он писали об обществе азиатском: «...голландцы на основе древнего общинного коммунизма организовали производство на государственных началах... Между прочим, это доказательство того, что первобытный коммунизм на Яве, как и в Индии и в России, образует в настоящее время великолепную и самую широкую основу для эксплуатации и дес-

150

потизма (пока его не встряхнет стихия современного коммунизма)» [45, 97].

Как видим, в этой цитате Ф. Энгельс рассматривает знакомую нам формулу азиатского строя: первобытная община плюс государство. Однако государство в данном случае не выросло из общин, а было привнесено колонизаторами извне. Строй, существовавший до прихода голландцев, определяется как «древний общинный коммунизм». Ясно, что термин «коммунизм» исключает представления о древнеазиатской деспотии, о поголовном рабстве и т. д. Общинный строй, по мысли Энгельса, может служить базой эксплуатации, но лишь вносимой колонизаторами извне.

В другом письме Каутскому (от 24 марта 1884 г.), выражая в принципе готовность приступить к работе над материалами Моргана, Энгельс подчеркивал: «...на мне, собственно, лежит эта обязанность по отношению к Марксу, и я могу использовать его заметки» [46, ИЗ].

Последнюю мысль он повторяет в предисловии к своей книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства»: «Нижеследующие главы представляют собой в известной мере выполнение завещания. Не кто иной, как Карл Маркс, собирался изложить результаты исследований Моргана в связи с данными своего—в известных пределах я могу сказать нашего — материалистического изучения истории и только таким образом выяснить все их значение» [57, 25].

Все эти факты, конечно, приведены нами не с целью оспаривать тот несомненный факт, что Ф. Энгельс является единственным автором книги «Происхождение семьи, частной собственности и государства», ответственным за ее концепцию, а лишь для того, чтобы подчеркнуть единство взглядов Маркса и Энгельса на этих этапах¹⁷.

Сравним книгу Л. Г. Моргана, конспект К. Маркса и книгу Ф. Энгельса: их концепция в основе едина. Маркс, конспектируя работу Моргана, сделал сравнительно мало критических замечаний, страницу за страницей он пересказывал автора, явно соглашаясь с ним. Поэтому, когда Энгельс принял ту же концепцию, он, безусловно, следовал в этом отношении за Марксом.

К. Маркс обратил в конспекте особое внимание на отмечавшееся и Л. Г. Морганом значение экономического фактора. Чтобы определяющую роль этого фактора сделать более наглядной, Маркс нарушил структуру книги Моргана и перенес часть II—«Развитие идеи управления»—в конец конспекта, поставив ее после частей III и IV («Развитие идеи семьи» и «Развитие идеи собственности»). Последовательность рассмотрения материала К. Марксом шла от развития материального производства и семьи — через отношения соб-

151

ственности—к появлению государства. «Стихия частной собственности,— писал он,— которая в течение сравнительно короткого периода цивилизации стала в значительной степени господствовать в обществе, принесла человечеству деспотизм^ империализм, монархию, привилегированные классы и, наконец, представительную демократию» [13, 182]. Таким образом, по Марксу, государство возникло как результат коренных изменений в сфере собственности.

Ф. Энгельс полностью заимствовал из конспекта К. Маркса такое построение работы. Он рассмотрел в своей книге сначала ступени первобытной культуры, затем родовую организацию и, наконец, только после того, как он показал начало· разрушения рода частной собственностью, перешел к возникновению государства.

В своей книге Энгельс рассматривал цивилизацию как эпоху, начавшуюся одновременно с возникновением классового антагонистического общества, приведя следующие признаки перехода от варварства к цивилизации: 1) появление денег, 2) образование купечества, 3) возникновение частной собственности на землю, 4) превращение рабства в господствующую форму производства [57, 175—176].

Первым классовым обществом Ф. Энгельс, таким образом, признал рабовладельческое. Вместе с тем для него не существовало больше никакого цивилизованного, классово антагонистического общества, в котором отсутствовала бы частная собственность на землю (ср. «Анти-Дюринг»). В другом месте «Происхождения семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельс выразил ту же мысль еще решительней: «Рабство—первая форма эксплуатации, присущая античному миру, за ним следуют: крепостничество в средние века, наемный труд в новое время» [57, 175]. В книге Энгельса говорится об античном государстве — органе рабовладельцев, феодальном государстве—органе дворян, но нет даже упоминания особой восточной деспотии. Никакой отдельной формации азиатского способа производства схема Ф. Энгельса 1884 г., безусловно, не допускает. Нет оснований сомневаться, что в этом отношении он разделяет и развивает взгляды К. Маркса.

Недостатки, которые мы отмечали выше в концепции Л. Г. Моргана, естественно, отразились в какой-то степени и в книге Ф. Энгельса. И все же в целом трудно переоценить роль «Происхождения семьи, частной собственности и государства», завершившей строительство К. Марксом и Ф. Энгельсом стройного здания учения о формациях, подводящего к выводу о господстве — в далеком прошлом и более или менее близком будущем — общественной собственности на средства производства.

152

Итоговое значение этого труда подтверждается теми оговорками, которые Ф. Энгельс счел необходимым сделать по поводу своих и Маркса прежних работ. Переиздавая в 1885 г. «Анти-Дюринг», Ф. Энгельс счел нужным оговорить свое желание изменить в книге некоторые моменты, относящиеся «к первобытной истории человечества, ключ к пониманию которой Морган дал нам только в 1877 году. Но,—продолжал Энгельс,— так как с тех пор я имел случай в своей книге „Происхождение семьи, частной собственности и государства" (Цюрих, 1884) использовать ставший мне доступным за это время материал, то достаточно будет указания на эту более позднюю работу» [42, ΙΟ].

В английском издании «Манифеста Коммунистической партии» (1888) Ф. Энгельс снабдил фразу «История всех до сих пор существующих обществ была историей борьбы классов» следующим примечанием: «То есть вся история, дошедшая до нас в письменных источниках. В 1847 г. предыстория общества, общественная организация, предшествовавшая всей писаной истории, почти совсем еще не была известна. За истекшее с тех пор время Гакстгаузен открыл общинную собственность на землю в России, Маурер доказал, что она была общественной основой, послужившей исходным пунктом исторического развития всех германских племен, и постепенно выяснилось, что сельская община с общим владением землей является или являлась в прошлом повсюду первобытной формой общества, от Индии до Ирландии. Внутренняя организация этого первобытного коммунистического общества, в ее типической форме, была выяснена Морганом, увенчавшим дело своим открытием истинной сущности рода и его положения в племени. С разложением этой первобытной общины начинается расслоение общества на особые и в конце концов антагонистические классы» [37, 424].

Спустя три года после выхода книги «Происхождение семьи, частной собственности и государства»—в 1887 г.— Ф.Энгельс следующим образом повторил свою давнюю мысль о трех основных формах гнета: «В азиатской и классической древности преобладающей формой классового угнетения было рабство, то есть не столько экспроприация земли у масс, сколько присвоение их личности... В средние века не освобождение народа от земли, а напротив, прикрепление его к земле было источником феодальной эксплуатации» [58, 348—349].

Как видим, окончательные выводы К. Маркса и Ф. Энгельса, подготовленные, как мы стремились показать, всем развитием их взглядов, могут быть выражены в следующих четырех положениях: 1. Никакой коренной противоположности между «Восто-

153

ком» и «Западом», одинаковые общественные формации в обоих случаях.

2. Рубеж — не между «Востоком» и «Западом», а между рабовладельческой и феодальной формациями.

3. Никакой особой формации между первобытнообщинным· и рабовладельческим строем.

4. Ни классово антагонистического общества без государства, ни возникновения государства без классово антагонистического общества ¹⁸; первобытнообщинный  строй — ни классов, ни государства.