Вариант первый: азиатский способ производства — основа особой формации

Начнем с гипотезы азиатского способа производства как наиболее радикальной (вводящей в схему всемирного развития новую формацию и принципиально новый способ производства). К тому же выдвижение именно этой концепции положило начало дискуссии в западной и советской науке.

Вопрос об авторстве указанной гипотезы мы рассмотрим ниже, во второй части. Пока же остановимся на современном толковании этой гипотезы.

Сейчас ее сторонники единодушно понимают под азиатским способом производства такой строй, при котором: отсутствует частная собственность на средства производства, прежде всего на землю; нет класса эксплуататоров — частных владельцев средств производства, есть общины, фактически владеющие землей и эксплуатируемые государством (в лице класса эксплуататоров-чиновников). Значительная часть сторонников данной гипотезы подчеркивает деспотический характер «азиатской» власти. Возникновение особой общественной формации, основанной на азиатском способе производства, объясняют специфическими условиями Востока: потребностью в искусственном орошении, без которого невозможно земледелие и которое должно было привести к сильной цент-

23

ральной власти, регулирующей водное хозяйство и закрепляющей существование общин.

Как известно, каждая классово антагонистическая формация имеет свою, присущую только ей систему производственных отношений (отношения собственности, особый вид эксплуатации), свою специфическую надстройку, основывается на таких особенностях производства, которых нет при других формациях. В «азиатском» обществе есть как будто все эти элементы: специфика производственных отношений — отсутствие частной собственности на землю, эксплуатация общин государством; особенность надстройки — совпадение государственного аппарата с господствующим классом, деспотия; особый характер производительных сил — решающая роль искусственного орошения. Иными словами, эту концепцию никак не упрекнешь в отсутствии стройности и законченности. Необходимо только подтвердить ее фактами.

Гипотезе азиатского способа производства в «чистом» виде — в смысле признания на Востоке «вечного» «азиатского»общества — в современной советской историографии посвящено меньше работ, чем на Западе. Большинство этих работставит теоретические проблемы, не занимаясь специально исследованием конкретных фактов всемирной истории. Один и» немногих—Е. С. Варга, хотя тоже был занят преимущественно теоретической стороной дела, коснулся все же и вопроса о реальном существовании азиатского способа производства. Он справедливо заметил, что дело, в конечном счете, сводится к тому, «доказали ли последние исследования: неправильность „гипотезы" Маркса (об азиатском способе производства.—В. Н.) или нет? Существовал ли в истории где-либо азиатский способ производства?» [483, 382].

Правда, академик Варга высказался при этом против «длительных исторических экскурсов», так как исходил из· несомненности признанного будто бы всеми существования азиатского способа производства ³. Два конкретных примера в своей книге он все же привел: 1) Как могли, спрашивал автор, в пустыне возникнуть города, храмы, пирамиды «без оросительных сооружений, то есть без сильной государственной власти, создающей и регулирующей водное хозяйство, то есть без азиатского способа производства?» (483, 377].

2) В восточных языках нет даже слова «землевладелец» 483, 377], что говорит об отсутствии на Востоке частной земельной собственности.

Не знаем, найдется ли хоть один человек (хотя бы из сторонников гипотезы азиатского способа производства), который согласен с примерами, приведенными Е, С. Варгой. Действительно, почему строительство оросительных сооруже-

24

пий, городов, храмов и пирамид, существование сильной государственной власти невозможны без азиатского способа производства? Сильная центральная власть, проводившая ирригационные работы, существовала (и существует) при самых различных общественных формациях. Еще проще опровергается второй пример: вопреки утверждению Варги, слово «землевладелец» (как и другие термины, более или менее аналогичные европейским наименованиям разных категорий феодалов) в восточных языках имеется (в современном китайском языке, например, «землевладелец» буквально соответствует слову «дичжу»).

Обратимся к работам других авторов, писавших — одни

•более, другие менее определенно — о существовании «азиатского» общества.

Академик В. В. Струве в своих тезисах 1964 г. признал, что «азиатский способ производства входил в состав всемирно-исторической концепции великого Маркса» [777, 105]. После этого автор, видимо, как и Варга, счел излишним вопрос, существовала ли в истории такая категория, как азиатский способ производства, и попытался лишь максимально ограничить ее в пространстве и времени.

«Азиатский способ производства, — писал В. В. Струве,—

•не являлся необходимым последствием процесса разрушения первобытного коммунистического общества, а возникал, как это отметил Маркс, при наличии определенных условий. Таким условием была в Южном Междуречье, где сложилось первое в истории классовое общество, регулировка его мощных рек...

В конце XXII в. до н. э. шумерийское общество уже является развитым рабовладельческим обществом, в котором труд коллективных, государственно-храмовых рабов отодвигает на задний план труд общинников.

В позднешумерийском обществе и частное рабовладение начинает играть более существенную роль, и его значение еще более усиливается в среде вавилонского общества — преемнице шумерийского» [777, 106—108].

Сразу же возникает вопрос: если в III тысячелетии до н. э. шумерийское общество дошло до стадии развитого рабовладения, когда же оно прошло раннерабовладельческую стадию, учитывая тогдашний — на заре всемирной истории — крайне медленный темп исторического развития?

На пяти страничках В. В. Струве, разумеется, не мог подробно обосновать свою новую точку зрения. Ответ же на наш вопрос дает приводившийся им в многочисленных работах богатый фактический материал, всегда приходивший в противоречие со схемой азиатского способа производства⁴.

Все труды Струве, написанные с 1932 г., с момента, когда

25

он только встал на почву марксистского учения ob общественно-экономических формациях, сознательно были направлены на то, чтобы доказать существование на древнем Востоке рабовладельческого общества, т. е. опровергнуть гипотезу особого «азиатского» строя. Они представляются намнесравненно более убедительными, чем — не подтвержденные, в сущности, материалом—тезисы 1964 г. Во всякомслучае, эти тезисы не могут зачеркнуть трудов всей жизни ученого.

Попытку подкрепить гипотезу «азиатского» строя фактами предпринял также специалист по истории  Камбоджи» Л. А. Седов.

«Достаточно поверхностного сравнения так называемого раннерабовладельческого. общества древнего Междуречья и так называемого феодального общества Камбоджи,— говорил он,— чтобы обнаружить в их структуре большее сходство, чем соответственно между этим рабовладельческим обществом и античным рабовладением и феодальным обществом Европы и так называемым феодализмом Камбоджи,. Таиланда и т. д. В сравнении обнаруживается сходная роль государства и государственной собственности, аналогичное место храма и храмовой собственности, наличие общин, даже приблизительно одинаковое место рабства и рабской формы эксплуатации, сохранившихся, как известно, в Индокитае до XIX в.» [686, 48—49].

Л. А. Седов выделяет два различных типа «азиатских» структур — ирригационный и скотоводческий, резко противопоставляя каждый из них европейским докапиталистическим обществам. Приведенная выше цитата посвящена ирригационному обществу. Аналогичные мысли высказываются им о «скотоводческом» типе развития: «Не будучи вполне компетентным в этом вопросе, я все же полагаю, что между так называемым рабовладельческим — скотоводческим обществом гуннов и так называемым феодальным обществом монголов существует большее типологическое сходство, чем между аграрным феодализмом Европы и степным феодализмом кочевников» [686, 50].

Примеры, приведенные Л. А. Седовым, кажутся на первый взгляд более убедительными, чем упоминавшиеся примеры Е. С. Варги и В. В. Струве, но и они носят поверхностный характер (это слова самого автора — «поверхностные сравнения»). Возьмем, например, такие указываемые автором сходные черты древнего Междуречья и средневековой, Камбоджи, как «наличие общин» и «приблизительно одинаковое место рабства и рабской формы эксплуатации». Автор полагает, что эти моменты отличают Месопотамию и Камбоджу, как общества «ирригационные», от европейских рабовла-

26

дельческих и феодальных. Однако наличие общины — особенность всех докапиталистических классовых формаций. «Приблизительно одинаковое» место рабства и рабской эксплуатации в том смысле, как говорит, Л. А. Седов, характерно для многих, если не всех, раннеклассовых общественных структур. Иными словами, указанные факторы не могут служить доводом в пользу особой «ирригационной» формации. А пример кочевников? В самом деле, гуннское общество очень похоже на общество монголов времени Чингисхана: та же бросающаяся в глаза сила родовых пережитков, сплоченность, оставшаяся еще от первобытнообщинного строя, та же »воинственность, стремление перенести центр тяжести общест.венных противоречий с развивающихся классовых антагонизмов внутри кочевого общества на противоречия между дан-

•ным кочевым обществом и другими народами. Но сравним гуннов не с монголами времен Чингисхана, а с монгольским обществом лет на 100—200 позднее. Ведь классовый строй монголов на рубеже XII—XIII вв. едва вышел из первобытнообщинного, еще не завершил своего становления, и только в XIV—XV вв. окончательно оформилось общество, просуществовавшее без принципиальных изменений до начала XX в.

Сравнение же монгольского общества XIV—XV вв. с гуннским показывает большие различия. На месте централизации — политическая раздробленность, взамен первобытного шаманизма — развитая ламаистская идеология, нравы стали менее воинственны и т. д. Центр тяжести эксплуатации переяесен внутрь самого монгольского общества. Если сравнивать это монгольское кочевое общество с другими по характеру религиозной идеологической надстройки, то придется ставить его в ряд не с гуннским, а с индийским, китайским или даже средневековым итальянским: делались же сравнедия тибетского и монгольского ламаизма с католицизмом.

Неправомерность вывода Л. А. Седова об особых «ирригационном» и «скотоводческом» типах развития мы объясняем тем, что выделение общественно-экономической формации на базе каких-либо иных признаков, кроме отношений собственности и господствующих форм эксплуатации (в классово антагонистических обществах), невозможно. Каждое общество выступает перед нами в сложном переплетении

•связей, часть из которых сближает его с одними, соседними социумами, часть — с другими, даже не соседними. Китай XVIII в., может быть, больше похож на Китай I в. до н. э., чем на Индию XVII—XVIII вв.; но это не значит, что в Китае до нашей эры был тот же социальный строй, что и в XVIII в., все зависит от того, в каком отношении мы их будем сравнивать. Конечно, китайская этническая и культуряая общность существовала на разных стадиях экономическо-

27

го развития и более очевидна, чем общность экономическая. Суть учения об общественно-экономических формациях состоит именно в том, что оно позволяет научно установить невидимую на первый взгляд социально-экономическую общность народов, самых различных во времени и в пространстве, в расовом, языковом и культурном отношениях.

В некоторых статьях формационная принадлежность того или иного общества определяется по большей или меньшей роли государства в регулировании экономических отношений. Так, в статье, совместно написанной М. Г. Козловой, Л А Седовым и В. А. Тюриным, говорится, что «в Юго-Восточной Азии не сложилось ничего подобного европейской иерархической системе, основанной на частнофеодальной земельной собственности и независимом от государственной власти богатстве. Государства этого региона остались по· преимуществу бюрократическими. Статус человека определялся там прежде всего и главным образом его местом в служебной иерархии. Все это, — по словам авторов, — позволяет говорить, что изменения и сдвиги XIV—XV вв. происходили в Юго-Восточной Азии лишь в порядке эволюции в. рамках азиатского способа производства, предстающего как такой тип общественной структуры, внутри которого выделяются свои стадии, отличные от формаций, наблюдаемых в Европе» [725, 545].

Получается, что главным признаком особого «азиатского» строя, отличного от рабовладельческого и феодального, М. Г. Козлова, Л. А. Седов и В. А. Тюрин считают большую роль государства. Но она имела место в разных общественно-экономических формациях, особенно на стадии формирования нового строя. Известна, например, исключительная роль государства в классически рабовладельческой Римской империи, совпадение понятий «эксплуататоры» и «государство» в совсем не «ирригационной» древней Спарте; доказаны важные функции государства при становлении феодальных отношений в классических феодальных странах Западной   Европы.   В европейском средневековье развитие «частнофеодальной земельной собственности» и «независимого от государственной власти» богатства — явление довольно позднее. Поэтому и значительная роль государства, государственной собственности в Камбодже не обязательно опровергает существование там феодального строя: может быть, они свидетельствуют лишь о сравнительно невысокой степени развития феодальных отношений или о наличии отношений рабовладельческих.

До сих пор нами рассматривался вариант «чистой» или «вечной» азиатской формации, т. е. концепции, признающей господство азиатского способа производства в течение всей

28

трех-четырехтысячелетней истории Востока. Есть другая разновидность гипотезы азиатского способа производства, которая находит отношения азиатского способа производства у всех народов, переходящих от первобытнообщинного строя к классовому обществу. Одними из первых в современной дискуссии такую теорию выдвинули французские авторы Ж. Сюрэ-Каналь и М. Годелье.

Этот вариант гипотезы азиатского способа производства поражает сравнительно с вариантом «вечного» «азиатского»строя своей конкретностью и обилием примеров. Азиатский способ производства находят буквально всюду: в современных государствах Тропической Африки, в Микенах и Спарте, у македонцев доалександровского времени, в Азии и древних американских государствах. Самый последовательный в СССР сторонник этих взглядов И. Л. Андреев, утверждая, что «азиатский способ производства вполне логично укладывается в общепринятую схему формаций как самая примитивная классовая форма, как период превращения бесклассового первобытного общества в классовое общество» [686^ 194J, приводит в качестве примера социальную структуру Мали, где «96,2% населения живет в деревнях, представляющих собою соседские объединения семейных общин и являющихся основной ячейкой общества. Европейских плантаторов там не было. Попытки оросить страну окончились безуспешно. Класс туземных феодалов не сложился... Помещичьего землевладения нет. Капиталистические отношения носили очень поверхностный характер. Спрашивается, может ли общество с такой социальной структурой быть названо обществом классовым? Частная собственность на основное средство традиционного производства — землю — еще не сложилась. О развитом классовом обществе в данном случае трудно говорить». Напоминая, что период превращения капиталистического общества в коммунистическое настолько специфичен, что экономисты выделили социалистический способ производства, автор утверждает: «Но тогда и азиатский спосо& производства имеет право на существование, и не меньшее право, потому что эта ступень по времени гораздо более значительна, занимает более тысячелетия» [686, 195—196].

В одной из статей И. Л. Андреев спрашивает: «Действительно, как иначе можно охарактеризовать, скажем, малийское общество конца 50-х — начала 60-х годов нашего века, периода получения независимости?» [450, 58]. Примерно таков же ход рассуждения и других авторов.

Данный вариант «азиатского» общества отличается от варианта Варги или Седова тем, что он, во-первых, выдвигается не как специфически восточный, а как закономерный для всех стран мира, т. е. термин «азиатский» теряет члрсь вся-

29

кую связь с содержанием. Уж если давать данному варианту рассматриваемой концепции какое-то условное географическое название, лучше было бы назвать его «французским», учитывая, что его выдвинули и активно отстаивают преимущественно французские авторы.

Во-вторых, сторонники этого варианта не придают решающего значения ирригации и деспотической власти (что вытекает из их представлений об универсальном характере «азиатской» формации).

В данном случае нет необходимости анализировать множество приводимых авторами фактов, так как они не вызывают сомнений. Только если разобранный выше первый вариант гипотезы азиатского способа производства совершенно не был подкреплен фактами, но отвечал, на наш взгляд, всем признакам общественно-Экономической формации, то данный — второй — вариант, подкрепляемый обильным фактическим материалом, признакам особой формации — в чем легко убедиться — не отвечает.

То, что раннеклассовое общество могло существовать тысячу (и больше!) лет, ничего не значит: первобытный строй существовал многие и многие тысячелетия, но мы все же рассматриваем его пока как одну общественно-экономическую формацию. В переходном обществе⁵ типа доколониального Мали процесс классового образования зашел не так далеко, чтобы мы имели перед собой сложившуюся экономическую систему с определенной, соответствующей этой системе надстройкой. Либо это общество в основе бесклассовое— тогда оно представляет последний этап первобытнообщинного строя. Либо мы уже признаем это общество классовым — тогда оно должно включаться в рамки той общественной формации, в направлении которой идет развитие. Конечно, определить в начальный период это направление, установить, какой уклад является ведущим, очень трудно: обычно это удается сделать только применительно к тому времени, когда производственные отношения и надстройка достигают определенной степени зрелости.

Ясно, что на ранних этапах исторического развития не имеет места процесс накопления крупных частных капиталов, т. е. нет условий перехода к капитализму. Нет накопления немногими лицами и крупных земельных владений — этой обязательной предпосылки феодализма. Свободной земли в период разложения первобытнообщинного строя нередко бывает много. В таких случаях земля не представляет большой ценности — в противоположность феодальному строю, при котором она является главной формой богатства. Поэтому в «нормальных» условиях классообразования на первый план выдвигаются методы прямого насилия, захвата и порабоще-

30

ния личности, с тем чтобы силой принудить других людей работать на себя, отдавать плоды своего труда. Экономическая зависимость, экономические формы эксплуатации также существуют, но они — на втором плане. Ведущей, таким образом, становится рабовладельческая тенденция.

Но «нормального» процесса классообразования, в смысле свободы от влияния более развитых обществ, не знала большая часть народов мира. На разложение первобытного строя германцев и славян оказывало влияние хозяйственное, идеологическое и политическое развитие народов, ушедших далеко вперед, поэтому у первых в период, переходный от доклассового общества к классовому, рабовладельческая тенденция на каком-то достаточно раннем этапе сменилась феодальной, которая стала господствующей. У некоторых народов Африки развитие идет еще сложней: на них, находящихся между стадиями первобытнообщинного строя и классового общества, долгое время воздействовали факторы, направляющие их развитие к феодализму, минуя рабовладельческое общество. В течение ста последних лет к этому добавилось влияние капитализма, что привело к возникновению условий для перехода от первобытнообщинного строя, минуя не только рабовладельческое, но и феодальное общество, прямо к буржуазному. За последние десятилетия на эти страны мощное влияние оказывает также мировая система социализма; к возможности миновать две ступени — рабовладельческую и феодальную — добавляется теперь возможность миновать заодно и третью ступень — капиталистическую, придя прямо к социализму.

Пока ни одна из борющихся тенденций не победила, страны, о которых мы говорим, по-прежнему переживают период перехода от первобытнообщинного строя к какой-то более высокой формации. К какой именно — решит борьба тенденций внутри этих обществ, сочетание внутренних и внешних факторов. Для этого потребуется немало времени. Доказано, что· в переходные периоды особенно велика роль государства, как орудия, ускоряющего в этих случаях движение общества по· восходящей линии.

Переходные периоды вообще часты в истории, причем не только на стадии перехода от первобытнообщинного строя к классовому обществу⁶. Возьмем, например, Китай: с середины XIX до середины XX в. он представлял собой общество, переходное от феодального строя к капиталистическому, причем полной, окончательной победы национального капитализма так и не произошло. Индия до прихода колонизаторов была феодальной; под властью Англии она в течение 150 лет представляла собой общество, переходное от феодализма к капитализму, но это переходное общество было несамостоя-

31

тельным, являлось придатком капиталистического общества Англии. Полной победы капиталистических отношений не произошло и здесь. После освобождения Индии наступил новый переходный период, когда капиталистическая (но уже национальная капиталистическая) тенденция борется с новой — социалистической. Исход борьбы будет зависеть от соотношения сил между капиталистической и социалистической тенденциями в Индии и во всем мире.

Вступить на путь переименования всех переходных периодов в «общественно-экономические формации» значило бы, по нашему мнению, отказаться от понятия формации как социального организма, зарождающегося, формирующегося, достигающего зрелости и не приходящего в упадок до тех пор, пока он не исчерпает свои силы. Появление во всемирной истории практически неограниченного числа «формаций» не дало бы возможности видеть основные этапы и направления развития, вело бы к произволу в периодизации, вообще затруднило бы ориентировку в исторических процессах.

Иногда исследователи, глубоко знающие факты и специфику какого-либо переходного периода, например раннего средневековья⁷, теряя общую перспективу, проявляют склонность рассматривать изучаемый ими период как нечто самодовлеющее, а не как часть общей, более широкой формации. Так, А. И. Неусыхин, выделяя в раннем средневековье «протофеодальный» период, когда еще не сложилось «ясно выраженной классовой структуры общества», но уже возникло государство, считал, что такой период, не имея уже признаков первобытного строя, не являлся еще и классово-феодальным, т. е. не может быть отнесен ни к какой общественной формации [660, 76, 87].

Но рассуждение о том, что так называемый протофеодальный период не является ни рабовладельческим, ни феодальным, ни первобытнообщинным, на наш взгляд, неверно. Ему противоречат факты заметных в истории граней между формациями, явных скачков от доклассовой формации к классовой, связанных обычно с возникновением государства, факты существования в соответствующих обществах уже возникших (хотя бы и не «ясно выраженных») классов, классового неравенства, эксплуатации. Протофеодальный период— первый период феодальной формации, хотя он и отличается от позднейших этапов феодализма, так же как сильный, рослый и самостоятельный юноша — от грудного младенца.

В силу изложенного нам кажется, что ни выделять раннеклассовое общество в особую формацию, ни рассматривать его как некое внеформационное  нет оснований. Прав Ю. И. Семенов, когда он пишет, что «общество вообще существует лишь как единство последовательно сменяющихся

32

социально-экономических формаций, каждая из которых представляет более высокую ступень его развития по сравнению с предшествующей» (743, 91]. Сказать, что тот или иной период лежит вне общественно-экономических формаций, значило бы, таким образом, сказать: вне общества ⁸.

Слабостью обеих разновидностей гипотезы азиатского способа производства—ее «вечного» и «французского» вариантов — остается то, что науке неизвестен какой-либо четвертый способ эксплуатации и соединения непосредственного производителя со средствами производства (в классовом обществе), кроме тех, которые характерны для рабов, феодально-зависимых крестьян и наемных рабочих. «Абстрактно взятая формация, — писал по этому поводу С. М. Дубровский в 1929 г.,—основана на одном определенном способе производства, а конкретное общество может включать в себя разные способы производства, разные уклады, разные классовые отношения». Но «невозможно указать ни одного примера, где бы особый „азиатский уклад" существовал при наличии других укладов. Это понятно, так как нет специфически азиатского производства, соответствующих производственных отношений» [141, 124).

Все сторонники гипотезы азиатского способа производства находят в «азиатской» формации особый способ эксплуатации, но не расшифровывают его. В самом деле: если общинников эксплуатировал государственный аппарат, то в чьих интересах? В своих собственных? Но если это так, то факт эксплуатации крестьян в «азиатском» обществе непосредственно государством означает лишь, что господствующий класс, владеющий средствами производства коллективно, совпадает с государственным аппаратом⁹. Но какие методы эксплуатации этот господствующий класс применяет, мы бы по-прежнему не узнали, а потому не определили бы характер эксплуататорского класса и всего общества.

Если господствующий класс, объединенный в единую государственную организацию, эксплуатирует трудящихся в основном методами капиталистического найма, перед нами государственный капитализм (мы взяли, конечно, чисто теоретический пример: фактически при капитализме мы не знаем случая, чтобы господствующий класс полностью совпадал с государственным аппаратом). В докапиталистических классовых обществах, где внеэкономическое принуждение играет большую,  иногда — при  рабовладении — преобладающую роль в экономике, господствующий класс чаще стремится слиться с государственной машиной, особенно в условиях распространения ранних форм частной собственности. Если господствующий класс,  объединенный в  «государство», эксплуатирует крестьян, опираясь на свое владение землей

плюс внеэкономическое принуждение, речь будет идти о феодальном государстве и обществе. Но попробуем представить себе господствующий класс, эксплуатирующий народ только через государственный аппарат — путем высоких налогов, трудовых повинностей, — не столько наделяя непосредственных производителей землей, сколько стремясь оторвать их от земли, лишить собственности. Каков будет тогда характер эксплуатации? Очевидно, поскольку в основе ее будет лежать не собственность на капитал или на землю, а прямая собственность на плоды труда, реализуемая через применение насилия, то эксплуатация в данном случае начинает носить рабовладельческий характер.

Четвертого способа эксплуатации, отличного от отчуждения личности, отчуждения земельной собственности и «наемного рабства», сторонники «азиатской» гипотезы доныне не нашли.