Современная буржуазная наука

Буржуазная историческая и философско-историческая наука послеоктябрьского периода, выступая против марксистско-ленинской трактовки этапов развития «Востока» и «Запада», по-прежнему сосредоточивала свой огонь на двух тезисах марксистов: о единстве развития «Европы» и афроазиатского мира и о существовании во всемирной истории рабовладельческой формации.

В 20-х годах первенство в сфере философско-исторических построений еще сохраняла немецкая философия (М. Вебер, О. Шпенглер). В этот период, а также на протяжении 30-х годов популярностью пользовались фантастические схемы О. Шпенглера и английского философа А. Тойнби (упоминая рядом эти два имени, мы, разумеется, отвлекаемся от существенной разницы в общем мировоззрении и политических взглядах данных авторов). В их глобальных концепциях всемирная история разрывалась на большее или меньшее число замкнутых, развивающихся по своим роковым циклам «культур», причем закономерности, объединявшие восточные страны с западными, дробились и ускользали от читателя.

По нашему мнению, философия Шпенглера и Тойнби, несмотря на влияние, несомненно оказанное ею на последующую буржуазную историографию, все же оказалась не в состоянии заложить методологическую основу современных немарксистских направлений в исторической науке. Гораздо большую роль в этом плане сыграли работы Макса Вебера.

Как известно, в основе социологии М. Вебера лежит теория факторов, претендующая на объективную, всестороннюю оценку явлений, без придания особого значения той или иной

186

стороне. Такой подход позволяет возражать против «преувеличения» марксистами роли экономики, представляя ее в сложном процессе общественного развития лишь одним из факторов. Иными словами, теория факторов дает основания игнорировать в каждом изменении, в каждой структуре ве- ι дущее начало, главное звено, например наличие ведущего экономического уклада в той или иной общественно-экономической формации. Эта теория на практике ведет к отрицаьию общих социологических закономерностей, топит общее в массе одновременно действующих противоречивых тенденций.

М. Вебер, искусственно выдвигавший личные отношения в противовес вещным, воевавший против казавшейся ему фатальности общих социологических законов, вынужден был в конце концов перейти к объяснению общественных явлений с позиций случайности, иррациональности. Субъективистской является и теория познания М. Вебера. Будучи кантианцем, агностиком, он считает мир непознаваемым, вещью в себе. Согласно Веберу, наши знания о мире—лишь созданная разумом система «идеальных типов», произвольных моделей, под которые мы подгоняем непостижимую действительность. Соответственно бесчисленны «системы ценностей», создавае- · мые различными людьми и коллективами; любая из них имеет лишь относительное значение. Такая методология позволяет М. Веберу и его последователям строить крайне произвольные «модели» исторического процесса.

Признавая на словах существование классов, философия М. Вебера на деле раздробляет понятие «класс», выделяя из него отдельные стороны, в частности управленческие функции господствующих классов, «организаторов». Придавая исключительное значение «управлению», полностью отграничиваемому от экономической жизни классов, философ абсолютизирует роль бюрократии. Критика капиталистического строя, таким образом, в сущности, переключается на критику бюрократических систем, равно свойственных якобы различным общественным формациям.

Мы вынуждены были уделить столько места рассмотрению некоторых общих признаков социологии М. Вебера (уже разбиравшихся не раз в марксистской литературе) потому, что перед нами—несомненно талантливый мыслитель, сумевший противопоставить марксизму теоретическую систему, неправильность которой понять и доказать трудней, чем примитивные построения других идеалистических философов. Она оказывает огромное влияние на работы современных буржуазных историков, отзвуки ее, как нам кажется, сказываются иногда и в некоторых работах марксистских авторов.

В области древней истории М. Вебер, ссылаясь на К. Родбертуса и К. Бюхера, распространял понятие феодализма на

187

античность, т. е. отрицал факт существования рабовладельческого общества. Одновременно он продолжал традиционную линию противопоставления примитивного, неподвижного Востока динамичному Западу.

Говоря о Востоке, М. Вебер подчеркивал роль религий (в том числе конфуцианства и даосизма), оказывавших всестороннее воздействие на общественную жизнь. Этот тезис сам по себе верен, и работы Вебера могут принести определенную пользу в смысле преодоления вульгарно-материалистических представлений о прямом и одностороннем воздействии экономического базиса общества на надстройку. Однако коренная ошибка автора состоит в том, что он впал в другую односторонность, объясняя все общественные явления воздействием только идеологической надстройки.

В Китае, утверждал М. Вебер, нет государства в рациональном смысле слова. «Китай,— писал он,— аграрное государство, поэтому здесь вполне сохранилось господство крестьянских родов,— на которых покоится ⁹/io всего хозяйства,— а также гильдий и цеховых союзов. В сущности же все предоставлено собственному течению. Чиновники не уп/равляют, они выступают лишь при беспорядках и из ряда вон выходящих происшествиях» [105, 212]. В данном случае роль определяющей силы развития китайского общества отводится традиции.

Выше отмечалось влияние, оказанное этими положениями М. Вебера на некоторых авторов 20-х годов, сторонников гипотезы азиатского способа производства.

В период после второй мировой войны буржуазная наука по-прежнему прилагает много усилий, стремясь доказать неправильность марксистских представлений об определяющей роли экономического фактора и соглашаясь рассматривать экономику лишь как одну из многих сил, влияющих на исторический процесс. С этой точки зрения в конкретном месте и в данный период «определяющей» может стать экономика, в другом же месте или в иной период—религия или государственный аппарат. Идеалистическое понимание истории исключает марксистское понятие «класс», подставляя, в частности, на место правящего класса неопределенное понятие «элита». История стран Азии, Северной Африки и особенно Африки южнее Сахары, с ее недостаточной изученностью, спецификой, неразвитостью в ряде случаев классовых отношений и широким распространением переходных форм, дает материал для примеров авторам идеалистических концепций. Поэтому изучение марксистско-ленинскими историками как проблем истории стран Востока, так и историографии этих проблем приобретает исключительное методологическое значение.

188

В разработке западной наукой проблемы общественного строя Востока тон в настоящее время задают американские ученые. Советский историограф Л. А. Березный на примере наиболее влиятельной — гадвардской — группыамериканских синологов, возглавляемой"^ К. Фэрбэнком7~показал характерный для настоящего вретаенй~подход~западных востоковедов к интересующей нас проблеме.

«Существуют,— пишет Л. А. Березный,— известные различия во взглядах западных историков на „традиционное" общество; они иногда спорят друг с другом по отдельным вопросам, но все сходятся в одном: китайское общество на протяжении последних двух тысячелетий не было, по их мнению, феодальным.

Американские азиатоведы исходят из распространенного в буржуазной историографии представления е феодализме как главным образом методе управления, системе политических учреждений и юридических норм, а не определенном способе производства, закономерной стадии поступательного развития человечества. Упор делается на систему вассалитета, регулирующую связи между различными группами господствующего класса...

Методология, применяемая ими, весьма проста. Поскольку феодализм—это якобы система вассалитета, то Китай в эпоху Чжоу, когда отношения между государем Чжоу и правителями отдельных царств напоминали отношения господина и вассалов, объявляется феодальным. А так как со времени образования империи Цинь отношения вассалитета не были характерны для государственного строя Китая, то и делается вывод: „традиционное" китайское общество не было феодальным, а являлось бюрократической империей» [474, 124].

Современные буржуазные авторы, называя «традиционный» китайский строй также «обществом шэньши» (В. Эберхард), «сельско-бюрократическим государством» (Д. К. Фэрбэнк) и т. д., в большинстве уже не отрицают поступательного развития этого строя. Однако по-прежнему, как в XIX в., «восточное» общество резко противопоставляется «европейскому».

Буржуазные синологи в наши дни все в истории Китая пытаются объяснить воздействием «традиций», включая даже (что, разумеется, весьма удобно с точки зрения доктрин американской внешней политики) отношения, сложившиеся между Китаем и империалистическим миром. Чуть ли не все современные явления они стремятся вывести из китайской специфики и традиций. Односторонность этой тенденции столь очевидна, что на нее обращают внимание даже некоторые американские ученые. Так, М. Мейснер, возражая про-

189

тив «синологического детерминизма», заметил: «Проблема связи современного Китая с традициями прошлого весьма реальна, но поиски неуловимой китайской „сущности" являются не единственным и, возможно, не самым плодотворным путем подхода к вопросу» [цит. по: 475, 193].

Общее для буржуазной науки противопоставление «восточного» общества «западному» породило концепцию «гидравлического общества» или «восточного деспотизма» КарлаАвгуста Витфогеля.

Имя К.-А. Витфогеля стало впервые известно читающей публике в начале 20-х годов нашего столетия. Молодой китаевед и социолог громко провозглашал тогда свою приверженность марксизму, самонадеянно обещая перевернуть всю рутинную немецкую традиционную синологию. Фактически же в то время в вопросах общественного строя стран Востока он полностью оставался в рамках привычных буржуазных представлений: с одной стороны—о развитии всех стран от первобытнообщинного строя прямо к феодальному (по классическим европейско-германским образцам), с другой—о коренном отличии восточных типов развития от западных. Эти два тезиса, которые разделял М. Вебер (оказавший на Витфогеля решающее влияние), серьезно противоречат друг другу лишь с нашей точки зрения. Для немарксистской методологии большой проблемы тут нет, поскольку сам феодализм понимается как нечто внешнее, почти как поверхностная аналогия в развитии различных стран.

Китайская революция и дискуссия в СССР о характере китайского общества произвели на немецкого ученого большое впечатление. В 1925 г. из статьи Д. Б. Рязанова он узнал о марксовой гипотезе азиатского способа производства и объявил себя горячим приверженцем этой теории. Фактически же в работах конца 20-х — начала 30-х годов Витфогель по-прежнему опирался преимущественно на М. Вебера, лишь добавив к его взглядам сильнейшую дозу географического детерминдзма. Доказать существование в Китае азиатского способа производства автор намеревался в фундаментальном труде «Хозяйство и общество в Китае», первый том которого появился накануне гитлеровского переворота. Этой работе не суждено было не только по-настоящему найти своего читателя, но и быть продолженной. После прихода Гитлера к власти Витфогель бежал из Германии и в 1934 г. уже работал в США. В 1941 г. он становится американским гражданином.

Американский профессор К.-А. Витфогель не имеет как будто ничего общего со своим немецким предшественником. Ссылки на советских ученых в его трудах сменились ссылками на западные авторитеты, в том числе на такие далекие от

190

китаеведения, как Дуайт Эйзенхауэр. Витфогель — ярый ненавистник Советского Союза и коммунистического мировоззрения, стоящий на самом правом фланге американской реакции, маккартист, участвующий в травле либеральной профессуры, имя его одиозно в кругах научной интеллигенции США. Лишь одно осталось неизменным с молодых лет — догматическая приверженность гипотезе азиатского способа производства, которую, впрочем, Витфогель за прошедшие годы так перелицевал, что она получила у него ярко антимарксистский, антикоммунистический характер.

Главный труд жизни К.-А. Витфогеля — «Восточный деспотизм»—вышел в 1957 г. [424]. Собрав огромное количество фактов и примеров, автор попытался обосновать выведенные им закономерности истории не только Китая и Востока, но в известной степени и всего мира.

По мнению автора, на Востоке существовало «гидравлическое» общество, основанное на искусственном орошении. Особенности этого общественного строя им прямо выводятся из особенностей географической среды, минуя решающую роль производственных отношений. В этом обществе, согласно Витфогелю, царит всесильная бюрократия, в нем нет экономических классов. Бюрократическая машина возглавляется деспотом, деятельность которого направляется не теми или иными социально-экономическими моментами, а лишь стремлением к максимальному усилению своего господства. Автор вопреки бесчисленным фактам отрицает классовую борьбу в восточном обществе.

Витфогель клеветнически распространяет свои выводы о восточной деспотии на социалистические страны, на государственный сектор в современных развивающихся странах Азии и Африки. Историю России после монгольского нашествия он присоединяет к истории Востока. Одна из главных идей Витфогеля — стремление опровергнуть ненавистную ему концепцию «однолинейного и неумолимого развития», как он характеризует теорию общественных формаций. «Восточное» общество, по его концепции, принципиально противоположно «западному», оно было не в состоянии собственными силами прийти не только к капитализму, но и к феодализму.

Такова схема Витфогеля, под которую он с фанатическим упорством подгоняет факты. Разумеется, между марксистскими авторами, стремящимися использовать гипотезу азиатского способа производства в интересах прогресса, открытия новых возможностей развития науки о переходных обществах, и Витфогелем, целью которого является ожесточенная борьба против прогресса, нет ничего общего. В ходе современной дискуссии появились статьи сторонников гипотезы азиатского способа производства (в ГДР и ЧССР), специально по-

191

священные Витфогелю и его взглядам [716; 951; 1008]. Авторы показали не только политическую, но и научную несостоятельность взглядов Витфогеля, непосредственно выводящего характер общества из географического фактора, в то время как марксистские участники дискуссии стремятся основываться прежде всего на решающей роли производственных отношений.

Теория Витфогеля до такой степени не вяжется с фактами, что она не нашла признания и среди буржуазных ученых. Субъективизм автора, его явная пристрастность, догматизм отталкивают от него тех исследователей, которые привыкли считаться с фактами, а такжз тех, кто (как, например, А. Тойнби) дорожит гуманистическими принципами своего мировоззрения. (Нельзя не добавить также, что им претит вульгарный материализм, которым щедро сдобрена идеалистическая схема Витфогеля.)

Заголовок статьи М. Мейснера, критикующей книгу Витфогеля,— «Догматизм концепции» — наглядно выражает отношение к этому труду объективистов, таких, как синологи Д. Фэрбэнк, Э. Пуллиблэнк, отчасти Б. Шварц. Правда, некоторые, преимущественно ярко антикоммунистические авторы приветствовали труд Витфогеля (Л. Шапиро) и ссылались на него (Ф. Майкл). Тем не менее есть все основания заключить, как это делает советский исследователь М. П. ПавловаСильванская, что «попытка К. Витфогеля разработать глобальную теорию общественного развития стран Азии, Африки и Латинской Америки, и в частности теорию восточного деспотизма, окончилась неудачей» [693, 171 ].

Из исследований буржуазных авторов, не посвященных истории стран Востока, но оказавших и оказывающих значительное воздействие на изучение всего круга интересующих нас проблем, следует упомянуть работы американского специалиста по античности У. Уэстермана.

В течение первой половины XX в. проблема рабства в древности была пасынком западной историографии. Под влиянием, в частности, модернизаторских работ Э. Майера историки стали пренебрегать ролью рабства даже в грекоримском мире. В результате единственный автор, изучавший в этот период рабовладение в широком плане,— У. Уэстерман—сделался монопольным поставщиком концепций, определяющих общую точку зрения по данному вопросу.

В работах Уэстермана гиперкритический подход к источникам и тенденция принизить фактическую роль рабства в древности достигли апогея. Выводы автора сводятся к тому, что количество рабов в античном обществе было невелико, труд их не играл решающей роли в производстве. Даже в Афинах классического периода, утверждает он, рабы совер-

192

шенно не использовались в сельском хозяйстве. Подобное явление имело место только в Риме, в момент наибольшего во всемирной истории подъема рабства [I в. до н. э.), но труд свободных и здесь преобладал.

Вся концепция Уэстермана строится на категорическом отказе считать рабскими такие распространенные в древности типы коллективной зависимости, как илотия (илоты, гектеморы, пенесты, демосии, войкеи). Положение даже классических рабов, считает Уэстерман, было сносным, строгой грани между рабами и свободными не было, восстания рабов он объясняет случайными причинами. По мнению автора, все, кто писал до него (даже М. Вебер, склонный к недооценке роли рабства), преувеличивали роль рабства в древности.

Тенденциозность Уэстермана бьет в глаза. После выхода в 1955 г. его основного обобщающего труда «Системы рабства греческой и римской античности» [417] советские античники (А. Р. Корсунский, В. И. Кузищин, Я. А. Ленцман, А. И. Павловская, И. С. Свенцицкая) подвергли научный метод У. Уэстермана резкой критике. Рецензенты указывали, что автор произвольно выбирает и толкует источники, делает подчас серьезные выводы без подкрепления их фактами, преувеличивает различия между отдельными формами рабства, с тем чтобы поставить под сомнение категорию рабства в целом [604]. Однако концепция Уэстермана, на наш взгляд, заслуживает более подробной и всесторонней критики, чем в рецензии или в историографическом разделе той или иной специальной книги.

Вся эта концепция  полемически заострена против марксистско-ленинского учения о докапиталистических формациях. Огромный, хотя и односторонне подобранный фактический материал, спокойная, академическая, внешне объективная манера изложения усиливают воздействие выводов Уэстермана на читателя. Концепция Уэстермана, в отличие от теории «гидравлического общества» Витфогеля, получила широкое признание в западной литературе²⁶. Отсутствие полного марксистского историографического разбора взглядов и научного метода Уэстермана, отсутствие нового, объективного прочтения всех источников, на которые он опирался в своих выводах, задерживают сейчас прогресс наших знаний о древности и о всемирной истории в целом.