Основные черты современного институционального пространства: новые возможности и новые ограничения

Любые кардинальные преобразования в обществе предполагают изменение институционального пространства, которое в значительной степени определяет спектр выбора (формального и неформального) как целей экономических субъектов, так и способов (и издержек) достижения этих целей. В процессе реализации этих целей (или вынужденного отказа от их реализации) экономические субъекты вступают в определенные социальные взаимодействия, доступными им способами влияя на формирующиеся правила игры, которые могут как соответствовать официально провозглашенным, так и отклоняться от них. Новые правила игры могут расширять экономическую свободу индивидов и домохозяйств (т.е. доступный им выбор в распоряжении своими усилиями, доходами, богатством, временем), а могут – и сужать ее; они могут расширять возможности одних субъектов и сужать возможности других. По-разному реагируя на новую ситуацию — поддерживая институциональные инновации или противодействуя им; оценивая их как временные или как устойчивые, как легитимные или нелегитимные, — разные экономические субъекты вносят свой вклад в конечные результаты институциональных преобразований. В этом сложном клубке столкновения множества разных интересов и воль, переплетения инновационных и инерционных механизмов, присутствующих в любых меняющихся социально-экономических системах, постепенно кристаллизуются новые правила игры, воспроизводятся или частично видоизменяются старые. И именно эти — уцелевшие, скорректированные и неформально сложившиеся — правила игры (как новые, так и старые) цементируют новое институциональное пространство, которое, в свою очередь, воздействует на спектр возможного выбора целей и моделей поведения по их достижению в следующий момент времени.

Какие же изменения действительно произошли в институциональном пространстве в ходе современных реформ? Как они воздействуют на экономические решения, принимаемые разными типами домохозяйств и индивидов? И как реализуемые модели экономического поведения, в свою очередь, сказываются на процессе и перспективах институционализации новых экономических прав и неправовых норм?

Характеризуя изменения в институциональном экономическом пространстве, с которыми столкнулись индивиды и домохозяйства в ходе реформ, акцентируем следующие моменты.

1. Произошли кардинальные изменения в системе социально-экономических прав. Появилась возможность создать свое дело и вести его на свой страх и риск, право самому решать – работать или не работать, право работать в нескольких местах без разрешения с места основной работы, право частной собственности на средства производства, право производителей самим определять объемы производства, цены на продукцию, размеры заработной платы. Стало возможным приватизировать квартиру, приобретать и иметь в личной собственности жилье, хранить сбережения в иностранной валюте и в негосударственных банках. Облегчился выезд за рубеж, в том числе и на работу. Провозглашено право на забастовки, митинги, акции протеста. Разрешены платная медицина и платное образование и многое другое.

Вместе с тем эти права не просто добавились к прежним, они вытеснили ряд дореформенных социально-экономических прав. В самом деле, государство больше не гарантирует ни доход в размере прожиточного минимума, ни тем более доход, обеспечивающий достойный уровень жизни. Исчезли гарантированная государством занятость, отсутствие угрозы безработицы, которую раньше имели жители хотя и не всех, но все же большинства регионов страны. Утеряно право на стабильные цены, устанавливаемые государством, сузилась сфера действия права на бесплатную медицинскую помощь и бесплатное образование и др.

Эти изменения в институционально-правовом пространстве официально задали новые правила игры – закрепленные в системе правовых норм формальные возможности экономических субъектов в выборе и достижении жизненных целей, интересов.

2. Преобразования экономических институтов подкрепляются демократизацией институтов политических и сами постепенно становятся важным, хотя и не необходимым, фактором дальнейшей политической демократизации. В самом деле, такие институциональные изменения в политической сфере, как возможность выборов на альтернативной основе, территориальная децентрализация управления, некоторые шаги в сторону плюрализации СМИ и создания свободных ассоциаций граждан и др., в определенных условиях в принципе способны внести существенный вклад в продвижение экономических реформ в либеральном направлении, в увязывании макро- и микроуровней социально-экономической системы по иным правилам игры.

Однако этот конструктивный политический вклад в трансформацию экономических институтов может и не быть внесен, ибо, как свидетельствует исторический опыт, между преобразованиями институтов экономических и политических нет однозначной взаимосвязи. Так, М.Фридман заключает, что капитализм есть необходимое, но не достаточное условие политической свободы. В фашистских Италии и Испании, Германии нескольких периодов, Японии перед первой и второй мировыми войнами, в царской России до первой мировой войны господствующей формой экономической организации было частное предпринимательство, но эти страны не были политически свободными¹¹. Более свежий пример сочетания рынка в экономике с авторитаризмом в политике – пиночетовский режим в Чили. Неудачи реформ в России на фоне успешности экономических преобразований в Китае также опровергают тезис о необходимости установления демократии как предварительном условии утверждения рыночной экономики. В последние годы переход к рыночной экономике был более успешным именно при авторитарных режимах, поэтому можно утверждать, что рыночная экономика в принципе совместима с любыми политическими режимами¹².

В современном российском обществе положительная взаимосвязь между трансформацией политических и экономических институтов представляется особо проблематичной в связи еще и с тем, что за демократичными по форме политическими институтами скрываются далеко не демократичные социальные реалии. Выборы на альтернативной основе сопровождаются манипулированием поведением избирателей, давлением на кандидатов и неверием больших групп избирателей в честность подсчета голосов. Территориальная децентрализация управления нередко граничит с феодализацией страны из-за слабого развития структур гражданского общества, местного самоуправления и др. "Свободные" СМИ активно отстаивают интересы своих владельцев, а свободные ассоциации граждан, отстаивающие универсальные цели, малочисленны и слабы ¹³.

3. Неактуальность и нелегитимность для большей части экономических субъектов низшего уровня (индивидов и домохозяйств) провозглашенных институционально-правовых изменений. Если "административно-командные" правила игры большинством советских граждан воспринимались как легитимные (которые при желании можно усовершенствовать, как только возникнут "узкие места") и отторгались очень немногими, то к провозглашенным в ходе реформ социально-экономическим правам большая часть экономических субъектов низшего уровня (индивиды и домохозяйства) оказалась в лучшем случае индифферентной. Особенно велика эта доля в селе. Так, 42% опрошенных нами жителей сибирских сел¹⁴ утверждают, что их вполне устраивали прежние права и никакие из новых прав им не нужны. Взятое в отдельности ни одно из провозглашенных в ходе реформ социально-экономических прав пока не является значимым для большинства селян. Максимальная поддержка составляет 29% опрошенных (относительно возможности приватизировать жилье), но чаще всего она не превышает 20%. Жители крупного города демонстрируют более высокую заинтересованность в новых правах. Только 11% из них указали, что их вполне устраивали прежние права и никакие из новых прав им не нужны. Другое отличие горожан — гораздо большая доля сторонников всех провозглашенных в ходе реформ прав. Правда, 50%-й барьер преодолело только право приватизировать квартиру, приобрести и иметь в личной собственности жилье (58%), которое занимало первое место и в селе.

Ведущая роль социально-экономических прав (по сравнению с правами социально-политическими) поддерживается положительным откликом на право работать в нескольких местах без разрешения с места основной работы (42%), которое в крупном городе — с его многообразием рабочих мест — намного актуальнее, чем в селе (15%). Более трети (36%) находят важным право создать собственное дело и вести его на свой страх и риск (19% — в селе). Среди немаловажных для горожан оказались и другие социально-экономические права: частной собственности на землю (29% против 19% — в селе) и на другие средства производства (17% против 8% — в селе), самостоятельного решения работать или не работать (26% против 15% — в селе), право производителей самим определять объемы производства, цены на продукцию, размеры заработной платы (22% против 15% — в селе). 28% сочли важным право на хорошую медицинскую помощь за счет развития платной медицины, а 10% — право получить образование за деньги, на контрактной основе (в сельском массиве таких подсказок не было).

Таким образом, в настоящее время большая часть экономических субъектов низшего уровня находит значимыми те или иные новые права, в то время как другая (также весьма многочисленная) считает их неважными и ненужными. Первых больше в городе, вторых – в селе. В крупном городе отчужденность от новых экономических прав менее заметна за счет "делающих погоду" двух прав: возможности приватизировать жилье и права работать в нескольких местах без разрешения с основной работы. Неактуальность провозглашенных в ходе реформ прав – серьезный барьер для их институционализации и важный фактор формирования неправовых норм социальных взаимодействий.

4. Ослабился контроль со стороны государства за соблюдением правовых норм; власти разных уровней сами активно нарушают законные права рядовых граждан. Провозглашение новых прав, которые должны были бы охраняться силой государства, по времени, напротив, совпало с ослаблением роли последнего в защите как новых, так и унаследованных из прежней общественной системы прав. В результате новые права сегодня реализуются в условиях отсутствия надежных институциональных механизмов защиты интересов не только слабых, но и сильных социальных групп, роста произвола, вседозволенности, безнаказанности. Так, только 1,5% экономических субъектов за последние 3-4 года не сталкивались с ущемлением своих прав. Причем большая их часть (42%) указала, что в современных условиях законные права нарушаются чаще, чем до реформ (26% — что это происходит примерно так же и только 5% — что реже).

Более того, в современных условиях власти разных уровней сами нарушают законные права граждан и даже солидаризируются друг с другом в разного рода неправовых взаимодействиях: незаконном расходовании бюджетных средств, заключении заведомо убыточных для России договоров, продаже на невыгодных условиях объектов госсобственности, принятии "неправовых законов" и проч. Так, по результатам проверки Рострудинспекции предприятий, где задерживалась зарплата (1996 г.), уголовные дела за незаконные задержки возбуждены лишь в 1% случаев. А в следующем году в новом Уголовном кодексе (1997 г.) наказание за задержку зарплаты и вовсе было отменено.

Как показало наше исследование, среди нарушителей законных прав безусловно лидируют центральные власти: на них указали 59% респондентов. Следом идут руководители предприятий, организаций, фирм (45%), местные органы власти и органы правопорядка (милиция, ГИББД, прокуратура и др.), набравшие равное число голосов (по 35%). Сегодня ситуация такова, что среди нарушителей прав граждан органы правопорядка встречаются почти вдвое чаще, чем нарушители правопорядка, с которыми они призваны бороться (35 против 19%). В целом с нарушением прав властями разных уровней за последние 3-4 года столкнулись 89% респондентов.

Лишь незначительно уступает им частота нарушения прав в преимущественно горизонтальных социальных взаимодействиях, участники которых формально не связаны отношениями господства-подчинения (83%). Среди последних безусловно лидируют работники торговли и других учреждений сферы обслуживания (51%), на втором месте – работники жилищно-коммунального хозяйства (33%), на третьем – негосударственные финансовые организации (банки, фонды), а также работники здравоохранения, набравшие соответственно 28 и 26% голосов, и др.

В среднем каждый респондент называл 3-4 субъектов (вертикальных и горизонтальных), нарушавших за последние 3-4 года его законные права. Виды и формы нарушения прав также многообразны. Абсолютное большинство (85%) называют экономические нарушения и ущемления, а именно: несвоевременность выплаты заработной платы, пенсий, пособий (66%), утрату денежных сбережений, хранившихся в банках (44%), а также кабальные налоговые законы (22%). Почти половина (47%) сослались на общую разрушительную политику "верхов" в стране как нарушающую их права, 34% — на невыполнение обязательств, обман со стороны властей (например, в ходе расчета за произведенную по государственному заказу продукцию и др.), 21% — на бессилие властей в защите законных прав рядовых граждан и почти столько же (19%) – на нежелание властей делать это.

На этом фоне проявления своеволия чиновников, — будь то необоснованные запреты и задержки прохождения дел во властных органах или вымогательство денег, подношений, услуг за решение вопроса, набравшие соответственно 8 и 6% голосов, — казалось, выглядят чуть ли не завоеванием нового времени. Однако, по нашим данным, за защитой (сохранением) своих прав в местные и центральные органы управления обращались всего лишь 12 и 2% респондентов соответственно. Иными словами, с произволом чиновников столкнулся более чем каждый второй из числа обратившихся в органы власти.

На уровне предприятий (организаций, фирм) вслед за нарушениями прав в области оплаты труда идет несоблюдение руководством законов в области режима, условий труда, техники безопасности (17%), угрозы или "мирный" предлог для увольнения в ответ на попытку отстоять законные права (13%) или уже случившееся несправедливое увольнение с работы (8%). Не случайно поэтому почти половина работающих респондентов (48%) сегодня чувствуют себя более зависимыми от руководителя предприятия (организации, фирмы), чем это было до реформ.

В условиях роста преступности, а также произвола, безнаказанности, бездействия и бессилия властей как сильные, так и слабые экономические субъекты мало рассчитывают на обращение к властям как способ защиты своих прав даже тогда, когда защита этих прав входит в компетенцию власти. Так, в сельской местности на потенциальную помощь местных властей в настоящее время рассчитывает лишь 6% респондентов, а в городе и того меньше – 3%; на центральные власти надеются соответственно 2 и 1%, а на правоохранительные органы – 8 и 12%. Реальная помощь встречается еще реже. В то же время самостоятельная защита своих прав в большинстве случаев (73%) чаще всего или всегда безуспешна, особенно если субъектами правонарушений выступают власти разных уровней.

В результате в настоящее время неправовые социальные взаимодействия — устойчивая, постоянно воспроизводящаяся часть системы социальных взаимоотношений. Они достаточно прочно интегрированы в современный трансформационный процесс, в формирующуюся систему общественных отношений и стали важным элементом нового институционального пространства.

5. Ослабился не только вертикальный, но и горизонтальный контроль за правильностью исполнения ролевых ожиданий. В периоды кардинальных общественных преобразований межгрупповые различия в нормативных системах особенно возрастают: разные социальные группы имеют весьма различные представления о том, за какие правовые и моральные рамки не должны выходить взгляды и модели поведения других групп, равно как и их собственные, какие способы социальных действий заслуживают наказания (порицания), а какие — нет. Новые ролевые рамки и правила игры еще не окрепли, что делает ролевую систему меняющегося, нестабильного общества слабым гарантом соблюдения провозглашенных прав и правил игры. Типичное для многих ролей поведение еще окончательно не оформилось, а если и оформилось, то нередко не совпадает с формально ожидаемым. Во всяком случае, в нем велика доля "личностного" и "временного" элементов. Большая вариантность, которая допускается сегодня в выполнении определенных социальных ролей, отчасти связана с особенностями переходного периода. Процесс институционализации новых ролей (и старых ролей в новых условиях) еще не закончен, так что "потенциальные игроки", намеревающиеся вступить в игру, действуют в условиях большой неопределенности: они либо не знают всех правил, либо хотя и знают, но не всегда могут рассчитывать на них.

Увеличиваются и несоответствия между ценностными ориентациями индивидов и теми социальными нормами, которым они вынуждены следовать. Поскольку новые ролевые ожидания не соответствуют правовым и моральным нормам, разделяемым многими индивидами, ролевые отклонения не сказываются отрицательным образом ни на оценке индивидами самих себя, ни на оценке их "значимыми другими".

По данным наших обследований в восточных регионах страны, более частое нарушение правовых норм вообще становится одним из основных видов реактивно-адаптационного поведения (термин взят у Т.И.Заславской¹⁵) разных групп населения к тем условиям, в которых они оказались в ходе реформ. В частности, мелкие хищения с производства, совхозного поля, стройки основной частью (65%) сельского населения, не получающего зарплату от полугода до 2 лет, не осуждаются: "Нечем кормить детей, с голоду им что ли помирать?!", "Пусть берут побольше, все равно это ихнее, они больше ничего не получат — работают за так"; "Осуждать их не надо — их правительство к этому привело [воровать, грабить]"; "Рабочего не осуждаю, а начальство — осуждаю: они не за кусок хлеба тянут"; "Тут сумочку возьмешь, а они [начальство] машинами везут". В крупном городе таких 62%. Другие исследователи также фиксируют хорошую осведомленность населения о незаконных способах достижения желаемых целей, готовность воспользоваться ими и включенность в них ¹⁶.

Пока еще включение в неправовые социальные действия повышает внутренний дискомфорт у больших групп населения (по крайней мере, у половины) и обостряет проблему социальной адаптации к этой ситуации: "Стыдно, но жить-то надо. Вот дотащим последнее, с чем останемся — не знаем". В то же время многие респонденты (на селе более 2/5) хотят, чтобы их дети и внуки не испытывали этого "комплекса вины", критически относились к законам и, если нужно, не боялись отступать от них, ибо "законные решения редко решают человеческие проблемы". Выжившие в неправовом социальном пространстве предприниматели не только научились, но и уже привыкли утаивать доходы ("это стало делом чести"; "государство сильнее, а бизнес — хитрее"). Иными словами, отклонение от правовых норм постепенно становится "неписаной нормой" новой системы для представителей самых разных социальных групп, проникает в институты социализации молодого поколения.

6. Воспроизводство "административно-командных" правил игры в новых условиях. Даже если бы провозглашенные реформаторами цели совпадали с реализуемыми ими на практике, элементы инерционности, которые сопутствуют трансформациям любых социально-экономических систем, неизбежно внесли бы определенные коррективы. В самом деле, в современных условиях в "новых" правилах игры нередко легко обнаруживают себя старые — унаследованные от административно-командной системы модели отношений в проблемных ситуациях. Взаимоотношения равноправных субъектов подменяются личными договоренностями (улаживаниями), когда одна сторона "просит", "умоляет", "подносит", а другая — "соизволяет", "делает милость", "повелевает", "постановляет". Показателен в этом отношении опыт бывшего вице-премьера правительства РФ А. Заверюхи, курировавшего сельское хозяйство. Он на себе испытал все чиновничьи преграды, решив после отставки заняться фермерством: "4 месяца пришлось потратить, чтобы получить все бумаги. В бытность работы в Москве я знал, что чиновники чинят фермерам преграды, но чтоб такие... Каждый хочет показать, что он тут самый главный". Последнюю необходимую подпись у директора хозяйства А.Заверюха получил лишь после того, как прибегнул к физической угрозе¹⁷.

Воспроизводству прежних моделей социально-экономических взаимодействий содействует, в частности, то, что властные элиты в ходе реформ, как известно, в значительной степени сохранили свой состав. Кроме того, состояние производственной, инфраструктурной, финансовой и расселенческой подсистем таково, что они сами являются благоприятствующими факторами для воспроизводства в новых условиях старых (административно-командных) отношений — как на низших¹⁸, так и на верхних уровнях властной иерархии. В настоящее время из 89 регионов 79 – дотационные, что вынуждает губернаторов, как и прежде, приезжать в Москву к распределяющим деньги чиновникам "на поклон"¹⁹.

7. Слабость протестного потенциала рядовых экономических субъектов, столкнувшихся с нарушением формальных "правил игры". Вопреки расхожему мнению о правовой пассивности российских граждан, 66% из их числа все же предпринимали какие-либо действия по восстановлению своих законных прав (против 33% даже не пытавшихся что-либо сделать). Однако у абсолютного большинства из их числа (73%) эти действия чаще всего или всегда были безуспешными. Успех чаще сопутствовал тем, кто подвергся нарушению своих прав не в вертикальных, а в горизонтальных социальных взаимодействиях. Отстоять же законные права, если их нарушают руководители того или иного уровня, удавалось немногим: только 2-3% респондентов — в случае нарушения права на своевременность выплаты заработной платы или детских пособий; 14% — в случае несправедливого увольнения или угроз увольнения в ответ на попытку заявить о своих законных правах; 8% — в случае несоблюдения руководством законов в области режима, условий труда, техники безопасности. Из числа же пострадавших от незаконных действий органов правопорядка сумели восстановить свои законные права лишь 6%.

Одна из причин пассивности одних и безуспешности правозащитных действий других состоит в том, что субъектами правонарушений в большом числе случаев, как уже говорилось, являются власти разных уровней, а противостояние им (даже законное), как не без оснований считают респонденты, либо бесполезно, либо/и небезопасно и может быть сопряжено со многими значимыми потерями, незащищенностью, ростом жизненных препятствий и трудностей. Так, почти 3/4 респондентов уверены в том, что если их законные права нарушит человек, у которого больше власти (чем у них), то отстаивание этих прав еще более ухудшит их положение.

Другая, тесно связанная с этой, причина состоит в том, что в современных условиях очень часто индивиды вынуждены отстаивать свои права самостоятельно, не рассчитывая на помощь тех, в чьей компетенции защищать эти права. В результате 43% из числа пытавшихся восстановить ущемленные права указали, что им никто не помог сделать это, хотя они и нуждались в такой помощи (против 11% самостоятельно отстоявших свои права и заявивших, что они и не нуждались ни в чьей помощи). Вообще, защита своих прав сегодня — дело индивидуально-семейное и часто неформальное. Наиболее массовые помощники – друзья и родственники (26 и 25% соответственно).

Слабость (отсутствие) организованных социальных движений за права человека и работника также вынуждает значительное большинство населения доступными им способами приспосабливаться к новой ситуации. Опросы общественного мнения постоянно фиксируют тенденцию к адаптации как наиболее массовую и наиболее привычную: "средний", "массовый" человек другого ориентира не имеет даже в условиях самых острых кризисов и катастроф²⁰.

8. Нестабильность, изменчивость "правил игры", их неформальность. Эта важная черта современного институционального пространства в действительности аккумулирует ряд частных его особенностей. Во-первых, нестабильность официальных правил игры, которая связана как с незавершенностью (отлаживанием) перехода к институционально-правово-му пространству западного образца, так и с отступлениями от первоначально заявленных "правил игры". Во-вторых, большая роль личной компоненты, которая вносит элемент неопределенности в официальные правила игры и, устойчиво воспроизводясь, становится важным атрибутом современного институционального пространства. В-третьих, развитие неформальных норм трудовых взаимодействий в формальной и теневой экономике.

Большая роль личной, неформальной компоненты отчасти объясняется тем, что институциональные реформы осуществлялись верхушкой старой номенклатуры, "партийная закалка" которой обнаруживала себя в решении многих вопросов не по закону, а по прихоти. Власти разных уровней и в новых условиях демонстрировали свою волю, "царственным жестом" идя на незаслуженные уступки одним и воздвигая неоправданные запреты (препятствия) другим. Эта практика сохранялась не только на местах, но и культивировалась сверху. Так, средства массовой информации активно транслировали всесильность Президента, который во время поездок по стране, "мог на капоте какого-нибудь трактора подписать указ о финансировании неизвестного никому заказа, неизвестно из каких ресурсов и неизвестно с какими последствиями"²¹.

* * *

Прежде, чем продолжить анализ, подытожим главные особенности макроизменений в институциональном пространстве, с которыми столкнулись экономические субъекты микроуровня.

Совершенно очевидно, что, несмотря на незавершенность институциональных преобразований, нестабильность официальных правил игры и их нелегитимность для большой части индивидов, современное институциональное пространство существенно отличается от дореформенного благодаря тем шагам, которые были сделаны по формированию новых экономических и политических институтов. Вместе с тем степень продвижения к институциональному пространству западного образца отнюдь не такова, как могло бы показаться, если судить по формальным признакам тех или иных институтов, которые уже сегодня можно обнаружить в российской действительности. В современном институциональном пространстве многое из того, что официально провозглашалось, отсутствует, в то время как имеется многое из того, что не провозглашалось и с точки зрения долговременных целей реформ является нежелательным.

Главное, пожалуй, состоит в том, что три основных системообразующих института общества — экономика, политика и право — в ходе современных реформ подверглись преобразованиям в неодинаковой степени и неодновременно, и сегодня в самом удручающем положении находится именно право. Его отставание от других институтов не только сказывается на пределах и направлениях трансформации последних, но и снижает возможности больших групп экономических субъектов адаптироваться к новым условиям.

Правовой нигилизм, как принято считать, всегда был присущ российской общественной традиции. "Не я виноват, — писал В.О.Ключевский, — что в русской истории мало обращают внимания на право: меня приучила к тому русская жизнь, не признававшая никакого права"²². В отличие от западной общественной и научной традиции, где "свобода есть право делать то, что дозволено законами" (Ш.Л.Монтескьё), и "мы должны стать рабами закона, чтобы быть свободными" (Цицерон), одной из характерных черт не только российской практики, но и российской мысли, напротив, было отрицательное или пренебрежительное отношение к праву²³. Вспомним, что в глазах славянофилов право было "внешней правдой", которая заменяет человеческую совесть полицейским надзором; Герцен рассматривал неуважение к праву как историческое преимущество русского народа, свидетельство его внутренней свободы и способности построить новый мир; русские анархисты считали право, наряду с государством, инструментом прямого насилия; и др.²⁴ Правовой беспредел царит и в современной реформируемой России. По сравнению с дореформенным периодом разница состоит лишь в том, что расширение свободы слова и права на достоверную информацию о состоянии дел в стране повысили уровень информированности населения о произволе и беззаконии в разных сферах жизнедеятельности и на разных уровнях иерархии. Но даже те, кто поверил, что теперь информирован действительно обо всем, сегодня признает свою правовую беспомощность: "мы теперь всё знаем: кто сколько своровал, кто взятку взял, кто войну начал, но знаем и то, что за это никого не наказывают". Право сильного пронизывает новое институциональное пространство российского общества.

Выделенные особенности современного институционального пространства свидетельствуют о том, что в их формировании участвуют экономические субъекты самых разных уровней. Стремясь реализовать свои цели и интересы, они используют доступные их социальной позиции ресурсы и вносят свою лепту в формирование новых или сохранение старых прав и правил игры. Это связано с тем, что провозглашаемые властями правовые нормы – лишь один из элементов социального института или системы социальных институтов. Даже если эти нормы и будут охраняться властями (государственный контроль за соблюдением правовых норм – также важный элемент социальных институтов, который, впрочем, в современных условиях дает огромные сбои), они всегда оставляют субъектам микроуровня определенную свободу выбора действий – как в рамках этих правовых норм, так и при выходе (в том числе и безнаказанном) за эти рамки. Поэтому в реальных институциональных сдвигах велика роль еще одного элемента социальных институтов, а именно: неформальных норм и правил, отражающих социокультурные особенности и специфику условий жизнедеятельности самых разных социальных субъектов. Иными словами, отклонение декларированных целей от результатов институциональных преобразований зависит не только (и даже не столько) от реформаторской деятельности правящей элиты, сколько от трансформационной активности субъектов – представителей массовых общественных групп. Роль субъектов микроуровня в институциональных преобразованиях наиболее отчетливо обнаруживается, если обратиться к теории трансформационного процесса Т.И.Заславской²⁵.