1.3. Изменения масштабов госсектора

Госсектор, как отмечалось, существует со времен возникновения государства. Но его масштабы изменялись. В широком историческом контексте наблюдается тенденция расширения госсектора.

Особенно наглядно эта тенденция просматривается в отношении бюджетной сферы. В XX в. она значительно возросла, в особенности со времен Великой депрессии 1929—1933 гг. (если говорить о развитых странах). Например, в США за 1929 — 1988 гг. государственные трансферты увеличивались с 3,7 млрд до 586 млрд дол., а госрасходы на закупку ресурсов и продукции — с 9,0 млрд до 964 млрд дол. Все это потребовало повышения налогообложения. К концу 80-х годов налоги состави­ли в США примерно 30% национального продукта, в Германии — 37, в Великобри­тании — 39, во Франции — 45, в Норвегии — 46, в Швеции — 51%.

Государственный сектор экономики, представленный предприятиями, функцио­нирующими на основе государственной собственности, имеет место во всех стра­нах. В развитых государствах, например, доля государственной собственности ко­леблется от 8 до 40%. В них государственный сектор возник, с одной стороны, в результате национализации путем выкупа государством у их бывших собственни­ков соответствующего имущества, а с другой — посредством создания определен­ных хозяйственных структур за счет средств госбюджета. В таких странах, как Великобритания, Франция, Италия, в государственный сектор до последнего вре­мени входили не только отдельные предприятия и банки, но и целые отрасли производственной инфраструктуры — добывающей промышленности, энергетики, транспорта и связи, национализированные после Второй мировой войны, а также значительная часть социальной инфраструктуры, в том числе предприятия комму­нального хозяйства, жилье, учреждения образования и здравоохранения.

Вместе с тем госсобственность в развитых странах выступала в государствен­но-бюрократической и государственно-олигархической формах, что дестимулиро-вало работников госсектора и детерминировало недостаточную эффективность хозяйственной деятельности в его рамках. Это вызывало все возрастающую крити­ку государственного сектора и обусловило развертывание процесса реприватиза-ции [от лат. privatus — частный, неофициальный], который получил особенно ши­рокий размах в 80-е годы.

Например, в Великобритании за 1979—1989 гг. выручка от продажи активов государственных предприятий составила 28 млрд фунтов стерлингов. Поскольку приватизация осуществлялась путем продажи акций, в том числе работникам при­ватизируемых предприятий, то за указанный период число акционеров в данной стране увеличилось с 7 до 25% взрослого населения и достигло 11 млн человек. Одновременно свыше 1,1 млн семей выкупили у государства жилье, в результате чего в 1989 г. уже 65% общего числа (или 20 млн семей) стали владельцами жилья непосредственно или по закладной.

В нашей стране, как и в других государствах бывшего «соцлагеря», государ­ственная собственность носила тотальный характер. Причем она выступала в ве­домственно-бюрократической форме, не подконтрольной народу, хотя ее и называ­ли общенародной. Соответственно этому предприятия, за которыми была закреп­лена государственная собственность, представляли собой не народные, а сугубо казенные хозяйственные звенья. Имущественно они были целиком отчуждены не только от народа, но и от тех работников, какие на них непосредственно трудились. Хозяйственная деятельность казенных предприятий полностью задавалась дирек­тивным планом:

421

движением выделяемых ресурсов через фондирование снабжения;

определением объемов и номенклатуры производимой продукции;

направлением сбыта продукции;

ценообразованием, устанавливаемым на основе волюнтаристских решений бюро­кратического аппарата;

образованием фондов экономического стимулирования (фонда развития про­изводства, фонда социально-культурных мероприятий и жилищного строитель­ства, фонда материального поощрения) и фонда заработной платы.

Все эти фонды не могли реализовать экономические интересы трудового кол­лектива и отдельных работников, ибо их формирование хотя и зависело от выпол­нения плановых показателей, но осуществлялось от достигнутого, ориентируя на экстенсивный рост (на вал), не говоря уже об уравнительном распределении внут­ри предприятий, которое обставлялось множеством директивных ограничений (по­толков) в индивидуальной заработной плате. Ясно, что такие хозяйственные звенья могли функционировать только под силовым административным давлением и только в затратном режиме. Не случайно, когда иссяк энтузиазм и рухнула система страха, основанная на государственном терроре, экономика сразу же вошла в поло­су так называемого застоя, точнее — всеобщего кризиса.

Пытаясь вывести народное хозяйство из стагнации и проведя предварительно так называемые крупномасштабные эксперименты, с 1988 г. в нашей стране начали переводить предприятия на условия самофинансирования, т. е. на такой режим, при котором они должны были (хотя и не без вмешательства министерств) отвечать не только за окупаемость текущих затрат, но и за окупаемость своих капитальных вложений. Для этого несколько расширили их свободу в вопросах образования фондов развития производства и фондов оплаты труда, не меняя при этом отноше­ния владения, что привело к массовой перекачке (несмотря на сопротивление ведом­ственных структур) хозяйственного дохода предприятий в их фонды оплаты труда, в результате чего стал стремительно возрастать разрыв между динамикой денеж­ных доходов населения и динамикой товарной массы на рынке. Вследствие этого произошел всплеск открытой и особенно подавленной инфляции, обусловленный главным образом тем, что наемные работники, не будучи владельцами предприятий, стремились только к увеличению своих текущих доходов, не заботясь о развитии производства. Ведомственно-бюрократический аппарат как распорядитель государ­ственного имущества не мог и даже не очень стремился ослабить эту тенденцию.

Главная причина этого состояла в том, что расширение хозяйственной самостоя­тельности трудовых коллективов и, в особенности, администрации госпредприя­тий не только не сопровождалось необходимым усилением их ответственности за результаты деятельности (как это характерно, например, для Китая), напротив, усиливалось параллельным подрывом контроля, в частности ликвидацией инсти­тута народного контроля. Поэтому казенная собственность превратилась не в госу­дарственно-демократическую, а в государственно-олигархическую, где место все­властной олигархии захватила партийная, государственная и хозяйственная но­менклатура, быстро усвоившая приемы демагогии по поводу «рыночной дороги к храму». Именно она навязала идею о том, что в условиях экономической свободы предприятий способен направить их доходы на накопление (расширение, реконструк­цию и техническое перевооружение производства) лишь негосударственный вла­делец, ибо только он имущественно заинтересован в поддержании и усилении конкурентоспособности своей хозяйственной деятельности. Осознание этого при­вело к выводу о неизбежности разгосударствления и приватизации в качестве обязательного компонента действительно радикальной экономической реформы.

422

Такая, с позволения сказать, реформа свершилась, разрушив не столько казен­ные устои хозяйственной жизни, сколько экономику и социальные достижения СССР и само союзное государство. Поэтому правомерно определение этого явле­ния как процесса «великой криминальной революции». В самом деле, если еще в конце 80-х годов в СССР в госсобственности находилось около 90% средств про­изводства, а остальные 10% — в колхозно-кооперативной (в личном подсобном хозяйстве граждан были лишь мелкие орудия труда), то уже в 1998 г. почти 80% предприятий промышленности и строительства СНГ оказалось в негосударствен­ном секторе. Такой черный передел госимущества произошел впервые в истории. Попробуем подробнее рассмотреть данный процесс на примере Украины.